И грянул в Хренодерках гром…

Оглавление

Вскоре к дереву подошли суровые, вооруженные различным дрекольем селяне. Вид у них был мрачный, полуголый и мокрый. Увидев столько не склонных к улыбкам людей разом, кот решил, что нагло взгромоздившийся на дерево пес, пожалуй, уже получил на сегодня свою толику плюх, и быстро юркнул в давно облюбованное дупло, авось не заметят.

– Гля, народ! Умертвие! Воспользовалось ливнем и опять к нам в село просочилось! – крикнул кто-то из толпы.

– У-у-у, морда наглая, – подхватил другой, не уточняя, чья именно морда была так звучно поименована. – Это из-за нее у нас дождь льет и не кончается.

Народ одобрительно загалдел. Обвинить в том, что ливень льет как из ведра и совершенно не желает заканчиваться, все-таки проще неведомое «умертвие», чем деда Тарасюка, к которому, к слову, сами же и обратились. «Умертвие» камнями закидать можно – не жалко. А Тарасюк свой. К нему за свою жизнь хоть раз да бегал любой хренодерчанин. Тарасюку же следовало пригрозить, чтобы впредь так не делал.

– А давайте мы его с дерева снимем, смолой обмажем и в пуху обваляем! – предложил задорный голос.

Сельчане одобрительно загудели. Побить и после можно, а пустить такое чудо в перьях гораздо интереснее. Да и потом, когда смешно, оно не страшно.

Панас не разделял энтузиазма односельчан, битым быть сильно не хотелось, но и в перьях по улицам бегать не хотелось тоже.

– Мужики! Вы чего?! – возопил голова, силясь подтянуться до ближайшего сука, чтобы попробовать освободить замотанную цепью руку, которая стала уже затекать от напряжения. – Это же я!

– Кто это – я? – тут же заинтересовалось несколько голосов разом. – Я – они разные бывают.

– Что значит разные? – насупился Панас. – Голова у вас один, и это я!

Народ под деревом заволновался. Некоторые сразу узнали голос Панаса, а другие же, наоборот, решили сразу не доверять. Нежить-то она хитростью славится – выманит такая из дома, и поминай как звали.

– Стал бы голова эдак на дереве висеть, – недоверчиво подала голос любопытная бабка Дорофея, притащившаяся вместе со всеми, несмотря на разыгравшийся из-за внезапной непогоды ревматизм. Но за молодым супругом требовался глаз да глаз.

– Точно! – дружно поддержали сельчане.

– Наш голова мужчина видный и ни за что не позволит себя на дереве подвешивать.

– Это умертвие!

– Оно нам голову морочит, а Панаса съело небось!

Селяне возмущенно загудели. Мстить нежити за всяческие беды издавна было местным развлечением – силушку потешить и супостатов помучить, чтобы неповадно соваться было.

– Люди добрые! Да честно я ваш голова! Чем хотите поклясться могу, – начал впадать в панику Панас.

До него дошло, что дело приняло слишком серьезный оборот и что бы он сейчас ни сказал, верить особо никто не собирается.

– Конечно, какая же нежить добровольно признается в собственной сути? Тем более умертвие, – авторитетно заявил владелец «Пьяного поросенка», полностью подтвердив невеселые мысли Панаса.

– Так я могу знамением крестным себя осенить, – осторожно предложил голова. – А хотите, святой водой на меня брызните.

Народ задумчиво засопел. С одной стороны, идти на поводу у нежити решительно не хотелось, да и бежать будить жреца Гонория, дабы он освятил воду, тоже не особо желалось. Поэтому все дружно решили, что нормальная нежить не станет добровольно предлагать окропить себя святой водой.

– А может, она, нежить, ненормальная? – с хитрым прищуром предположила бабка Дорофея, но как раз этот момент выбрал Лютый, дабы совершить шестой круг почета по Хренодеркам, и вопрос был снят сам собой.

Когда троица вервольфов и вампир показались из темноты, неизвестно кто удивился больше, сами представители нежити или сельчане, которые вместо одного зверя у «умертвия» обнаружили разом три.

– Они еще и размножаются… – пораженно выдохнули в толпе.

– Вот! Вот оно! – возопил Панас, который невиданно возрадовался своему чудесному избавлению от неминуемых, казалось бы, тумаков.

Но тут же пожалел о своей поспешности, так как сельчане подхватили свои сельскохозяйственные орудия и резво кинулись за «умертвием», дружно потрясая вилами, лопатами и прочими кольями, оставив позабытого голову дальше висеть на дереве.

– Эй! Вы куда? – запоздало крикнул он вслед, но то ли из-за шума дождя, то ли по какой-то другой причине услышан не был. – А как же я? Эх, люди… – уныло протянул он, прикидывая, сколько еще осталось висеть до благополучного освобождения.

По всему выходило, что долго. Тихо и жалостно заскулил судорожно вцепившийся в ствол дерева кобель. Другие собаки разделили грусть-тоску своего товарища и добавили свои голоса к одинокому воплю пса головы. По деревне поплыл протяжный многоголосый вой, трогающий какие-то нежные струны где-то в самой глубине души. Даже кошки, ненавидевшие дождь всеми фибрами души, и те выглянули из своих укрытий, чтобы лучше слышать ночной концерт.

Под это душевное пение в мокнущее под ливнем село вошел жрец Гонорий. Старец зябко поежился, кутаясь в свою кацавейку поверх длинной рясы, что, впрочем, нисколько ему не помогло – одежда давно и безнадежно промокла. Служителя Всевышнего начинал бить кашель, и он сильно боялся окончательно расхвораться к утру.

«Как приду, надо будет первым делом чая из липового цвета заварить с медом, – мечтательно думал он. – Или растолкать прислужницу, чтобы травок каких заварила».

Помогавшая жрецу по хозяйству Марыська – девка шустрая, в работе спорая, только болтливая не в меру. Ну так это изъян невеликий. Зато прислужница никогда не боялась лишний раз сбегать к ведьме, попросить каких сборов и трав. Гонорий стар, с летами приобрел не только седину, но и болезни, отчего часто хворал, и без настоек Светлолики, наверное, давно вручил бы свою душу Всевышнему. Звучно шлепая по дорожной грязи, грозившей к утру превратиться в настоящее болото, жрец из последних сил тащился к родному дому при храме, надеясь, что гораздая дрыхнуть прислужница догадалась поставить церковную свечу на окошко, чтобы припозднившийся Гонорий не заплутал сослепу в такую мерзопакостную погоду. Но напрасно, окна оставались темными.