|
Оценить:
|
Голубой человек (Художник А. Таран)
- Предыдущая
- 82/103
- Следующая
82
— Ай разбойник?
— Почему такое разбойник?
— Одного держат. И специальный городовой. Тебя небось сообща. А его отдельно. Понимать надо.
— Зарежешь человека, и тебя отдельно будут содержать.
— Ай человека зарезал?
— Политический он, — снисходительно пояснил городовой.
— Деньги, значит, фальшивые печатал, — понимающе закивал головой человек лет сорока в опорках.
— Печа-а-тал! Скажешь еще! Политические — они царя убить хотят… Печатал!.. Совсем ты без понятия.
— А чем же это им наш царь мешает?
— Простить не могут, что освободили крестьян, вот и норовят царя порешить. А тогда, конечно, все обратно.
— Скажите, чего задумали!.. Снова, значит, в крепость мужиков, чтобы морить барщиной да оброком!.. А сам небось помещик? Или сынок помещичий?
— Мастеровой он, — уточнил городовой.
— Скажите пожалуйста. Что ж это, ему, стало быть, охотка обратно под барина?
— Серая кость в политику пошла. Конец, можно сказать, света.
— Ребята, вы бы подальше от двери. А то вдруг у него с собой бомба…
— А ты что, думаешь, такого, не обыскавши, сажать под шары будут? Плохо же ты полицию понимаешь.
— Может, он по пьяному делу царя похвалялся убить, а его р-р-раз и за шиворот? Такое ведь тоже бывает. Особенно с нашим братом-мастеровым.
— А ты что, в пьяном виде тоже так грозишься?
— Да я и вовсе непьющий.
— А под шарами!
— Пачпорта у меня не обнаружено, вот я и попал к тебе в соседи.
— Пачпорт надобно сохранять в порядке.
— Знал бы, где падать буду, соломки бы подстелил.
— Почему народ собрамшись, братцы? Это, видно, подоспел кто-то свежий.
— Да вот политического поймали. Специально к нему городоврй приставлен с заряженным левольвертом.
— Скажите пожалуйста!.. «Политический»? Грабитель, значит, который по кассам?
— Царя убить хотел. Понимать надо.
— Царя?! Это за что же такое нашего царя и вдруг убивать?.. За царя нам положено денно и нощно молиться. Поскольку мы кто? Православные мы христиане…
— Вот именно, что надо. А он убить хотел.
— Не хотел я убивать царя, — сказал тогда Антошин, в глазок. — Глупости это все!..
— А ну, разойдись! — испугался городовой и замахал руками на своих собеседников.
— Пускай скажет! — возразил человек в опорках. — Любопытно ведь.
Надо было пользоваться каждой секундой. Не было времени искать фразы попроще и подоступней.
— Мы боремся за то, чтобы рабочему и крестьянскому люду легче жилось, торопливо говорил Антошин в глазок, опасаясь, что городовой разгонит своих арестантов раньше, чем он сможет заронить в их души хоть несколько искорок классового самосознания. Он понимал, что из тех, кто сейчас толпился около его камеры, большая часть не воры и даже не пропойцы, а люди, случайно попавшие в кутузку. Рабочие, ремесленники, мелкий городской люд. — Мы боремся за то, чтобы фабриканты не драли по десять шкур с рабочих, а помещики — с крестьян, чтобы власть была не у богатеев, помещиков и генералов, а у простых людей, у тех, кто своими руками, своим горбом создают богатства для других — для купцов, фабрикантов, помещиков… Надо всем, у кого мозолистые руки, объединиться и…
— А ну, разойдись! — рычал городовой, ударяя ножнами своей шашки по ногам арестантов. — А ты, — обратился он к Антошину, — ты свой разговор сей же секунд прекращай!.. Ты мне народ не бунтуй!..
— А я их к бунту и не призываю! — кричал Антошин, уже не боясь привлечь внимание дежурного околоточного. — Я им просто объясняю, что, пока рабочие и крестьяне сами не возьмутся за свое освобождение, не будет свободной, счастливой и сытой жизни на Руси!..
— Ну что же мне, в вас стрелять, что ли? — взмолился плачущим голосом городовой. — Сюда же околоточный идет! Вам никакой пользы, а мне нагорит по первое число. Имейте сожаление, разойдись!.. Христом-богом прошу вас, православные!..
Действительно, приближался околоточный. Православные разошлись.
Потом околоточный вернулся к себе в дежурное помещение, православные попробовали было снова собраться у камеры Антошина, но на этот раз городовой догадался закрыть глазок в двери, прислонился к ней спиной и молчал, пока они не вернулись к себе в камеру. Но они были слишком возбуждены этим неожиданным разговором, что бы сразу заснуть. Еще долго они вполсолоса, беспомощно, вкривь и вкось, но все же обсуждали слова первого, в их жизни политического преступника, которые, оказывается, совсем не о том мечтают, чтобы убить царя, не, ради того жизнью своей рискуют и в тюрьмы идут, — а для совсем: другой и вполне понятной цели…
А Антошин в ту ночь еще несколько раз просыпался в холодном поту. Ему снился один и тот же сон:: будто бы тот самый пристав, который его арестовал, залез-таки вместе с Сашкой Терентьевым и Сержиком Рымщей на чердак, раскопал тайник и уносит с собой в полицию курс церковного права профессора Предтеченского. А Антошин все это видит, будто бы спрятавшись за печной трубой, и ничего не может поделать, потому что их трое, а он один. Он вскрикивал, просыпался, удостоверялся, что все это ему только приснилось, и снова засыпал, счастливый, спокойный.
И гордый.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
I
Не все, о чем рассказано в нашем не совсем обычном повествовании, могло стать известно автору со слов его главного героя. Кое-что пришлось дополнить и расширить на основе самостоятельного изучения печатных источников тех лет. Кое-что ему посчастливилось уточнить и путем прямых бесед с единственным, кроме Антошина, по сей День живым участником и свидетелем событий, послуживших основой нашего романа. В частности, именно из рассказов этого человека, имя которого мы пока что хотели бы сохранить в тайне, нам удалось выяснить очень важные обстоятельства, предшествовавшие аресту Антошина и вскоре после него последовавшие, обстоятельства, которые Антошин никак не мог знать.
- Предыдущая
- 82/103
- Следующая
