Остров гориллоидов. Затерянные миры. Т. 7

Оглавление

Ленуар похлопал его по плечу.

— Это все эстетика, дорогой мой, — сказал он, — а в вопросах эстетики по одному и тому же предмету, как известно, всегда существуют двадцать четыре различных мнения. Если мы с женой иногда не сходимся во взглядах на ее костюмы, то как же вы хотите, чтобы внешность моих гвардейцев одинаково действовала на воображение всех нас? Что касается меня, то они мне нравятся. Да, на них не напялишь мундира с галунами, но зато перед вами нечеловеческая первобытная мощь зверя, а вместе с тем одного движения моей спокойной человеческой воли довольно, чтобы бросить их на резню и смерть.

— И все-таки я прав, — упрямо возразил Тракар. — Эти образины порочат последние остатки романтики в войне.

— В одном вы правы: только ваша профессия сохранила еще радость и удаль боя былых времен. Даже больше. Когда из бездонного неба ас вертикально падает на врага, в тридцати метрах открывает огонь и снова после мгновенного боя забирает кругами высоту, а глубоко внизу, кувыркаясь, летит в бездну аэроплан побежденного, — это больше, в десять раз больше, чем мог переживать в отчаянной битве воин былых времен!.. Это так. И все-таки я не завидую вам, Тракар. Мне трудно передать это словами и, вероятно, вы даже не поймете меня, но… захватывающая красота в звериной мощи моих чудовищ! — я уже вам это только что сказал, — и грозная ослепляющая радость в сознании моей безграничной власти над боевыми рядами свирепых могучих зверей! Ведь я не командир и даже не вождь гориллоидов. Для них я — бог, безгранично могущественный, всеведущий, не знающий слабости, жалости и страха.

— Бог-пугало, — вставила Мадлен.

Ленуар умолк, затем глаза его вдруг заискрились смехом, и он продолжал уже совсем другим, легкомысленным тоном:

— Да, это не всегда хорошо. У всякого порядочного бога должен иметься где-нибудь свой рай, а вот этого-то мне как раз еще не удалось завести. В самом деле, никак не придумаешь, чем бы таким можно награждать за добродетель и подвиг этих полузверей… таким, чтобы награда соответствовала размерам моей грозной и карающей власти. Ведь нелепо же устраивать для них кинематограф или, скажем, наделять их шоколадными конфетами.

Ильин, молча сидевший в глубоком кресле у окна, неожиданно вмешался в разговор:

— А известно ли вам, капитан, что дает самые громадные и острые ощущения наиболее низко стоящим человеческим расам?

Ленуар выжидающе молчал.

— Чем ниже культурный уровень племени или расы, чем беднее внутренняя жизнь, — спокойно продолжал Ильин, — тем острее, сильнее, неотразимее действие спирта… Что ж, попробуйте! В добавление к тому, что здесь уже создано, у вас будет как раз подходящий по стилю рай.

Ленуар встал, вглядываясь широко раскрытыми глазами в покривленное презрительной улыбкой лицо собеседника.

— Какой вы еще глупый, Ильин, какой вы глупый! — сказал он. — Не сердитесь, что я так говорю. Ведь вы хотели только меня уколоть. Правда? А вместо того вы сказали огромную и технически ценнейшую истину, и я воспользуюсь ей, потому что вы правы: действие спирта на низко стоящие, но все же подобные человеку существа в самом деле будет громадно. Как я мог это забыть и не использовать?!.. — Капитан взволнованно ходил по веранде. — О, конечно, награда будет даваться нечасто; но знать о ней и желать ее будут все, и еще одно звено — еще крепче скует созданное мной в Ниамбе оружие борьбы!

Мадлен поднялась с дивана. По ее лицу скользнуло выражение боли, и Ильин почувствовал острый и мучительный стыд. Он сделал дело. Дюпон похвалит его, но почему так стыдно?..

Оставаться и продолжать разговор было слишком тяжело. Ильин заставил себя вполне любезно попрощаться с капитаном и летчиком, но кровь прилила к лицу, когда он подошел к мадам Ленуар и увидел, что на прекрасном, обычно матово-бледном, а сейчас розовом лице молодой женщины также было выражение стеснения и почему-то как будто тоже стыда.

XVI. ВСТРЕЧА В САДУ

Прошла неделя. Настроение Ильина с каждым днем становилось все хуже и хуже, и он не мог или не хотел понять, в чем дело.

Было тяжело говорить с Дюпоном, потому что механик целиком ушел в одну заботу — как бы покрупнее и поскандальнее да поскорее взбудоражить мохнатое войско, — а об этом было мучительно противно думать.

Было неловко встречаться даже с капитаном, который в последнее время ничего не говорил о делах и был прост и приветлив.

Часто думалось о Мадлен, но видеть ее не хватало сил. Слишком дикой и чудовищной казалась Ильину мысль, что подготовляемые им и Дюпоном события могут раздавить эту женщину, такую прелестную, милую и по-детски беспомощную…

А все же события назревали: длинные ряды новых бараков быстро росли, и Кроз деятельно работал над отбором наилучших производителей из числа гибридов. Было ясно, что Дюпон прав и надо спешить, и Ильин бранил себя за то, что не мог победить непреодолимого отвращения к участию в этом деле и ужаса перед готовящимся.

И была еще постоянная смутная тоска, как будто совсем не связанная ни с Дюпоном и его планами, ни вообще с какими-либо делами Ниамбы.

Работа шла из рук вон плохо, да и какого черта вообще имело смысл вести научную работу!

Поэтому большую часть дня Ильин без толку шатался по острову или валялся на земле, отгоняя от себя всякие мысли, в дальнем, глухом и заросшем углу сада.

* * *

Здесь же он встретил мадам Ленуар. Это было примерно через неделю после памятного вечера у капитана. Мадам сидела на небольшой скамье, и столько слабости было в ее позе и опущенных глазах, что сердце Ильина вдруг сразу оборвалось. Не зная еще, что он сейчас будет делать, и в то же время ощущая в себе наполнившую все тело упруго собравшуюся решимость к какому-то действию, Ильин молча сел на скамью и просто, как если бы рядом был старый хороший друг, взял обеими руками тоненькую руку молодой женщины.