Кружево

Оглавление

Внезапно Пэйган почувствовала, что стоит ей коснуться мускулистого тела Абдуллы, как вся она начинает дрожать. Здесь, в толпе танцующих, она ощутила его физически, чего никогда не бывало, когда они оставались наедине в его номере. Чувствуя рядом, у себя на шее, его теплое дыхание, а потом и то, как кончик его языка прикоснулся к шее, эротично и возбуждающе, Пэйган испытывала прилив незнакомого ей безрассудства.

Всю оставшуюся часть вечера Пэйган кружилась в танцах, как в каком-то эротическом трансе. Когда близилась полночь и танцы должны были уже закончиться, Абдулла посмотрел ей прямо в глаза и с особым выражением произнес:

— Поедем со мной, я покажу тебе, что такое любовь. Ты испытаешь такие чувства, каких не знала никогда раньше.

— М-м-м-м-м… — вздохнула Пэйган, чувствуя, как его рука нежно поглаживает ее сзади по шее. — Почему это ты так уверен?

— Потому что, когда мне было шестнадцать лет, я провел три недели в Каире, у хакима Хаира аль-Саада. Он учил меня, как заниматься любовью так, чтобы думать только о твоем удовольствии.

— Ты учился любви? Три недели? Учил ее так, как учат географию? — Пэйган была одновременно и потрясена, и удивлена, и заинтригована. Ей страшно хотелось спросить, что именно он учил и как его учили. Там были настоящие живые женщины или тоже мел с доской, как в школе, давали ли им домашние задания и, вообще, похоже это было на обычную школу или нет? Но она смогла я выжать из себя единственное слово: «Как?»

Он легонько куснул ее за мочку уха и прошептал:

— Поехали со мной в «Империал», и я покажу тебе как.

Пэйган, как завороженная, не могла отвести взгляда от его самоуверенных черных глаз. Она послушно двинулась вслед за Абдуллой к выходу. Но по дороге вспомнила о разговорах с двоюродным братом и с мамой, о десятилетней невесте и о головорезах, остановилась и с сожалением в голосе сказала:

— Я не могу, Абди, я действительно не могу.

Видишь, учительница нам уже всем машет, чтобы мы собирались.

Горя вожделением, Абдулла притянул ее к себе. Пэйган старалась вырваться.

— Чего же ты ждешь от мужчины? — прорычал он. — Вначале, ты меня возбуждаешь, а потом норовишь улизнуть. В моей стране мы называем таких женщин очень скверным словом.

— В моей тоже, — ответила Пэйган и потом, не удержавшись, добавила: — Но ты же ведь помолвлен, верно?

Черные, глаза Абдуллы снова засверкали, но учительница уже звала Пэйган: она торопилась попасть домой, и ей безразлично было, принц там или не принц задерживает одну из ее воспитанниц. Абдулла снова притянул к себе Пэйган, прижал ее, и она почувствовала его вожделение. Потом, оттолкнув ее, Абдулла резко повернулся на каблуках и вышел.

Вечером накануне Дня святого Валентина и бала Кейт, рассерженная, ворвалась в спальню:

— Пэйган, грязнуля, ты не помыла за собой панну. Там по всей ванне грязный ободок.

— Но ведь ванна создана для того, чтобы мыться самому, — искренне удивилась Пэйган. — Разве ванны моют?

— До сих пор ты этого никогда не делала, но впредь придется, — ответила Кейт. — Ты самая большая грязнуля во всей школе.

— О rage, о desespoir, — завопила Пэйган и запустила в Кейт истрепанной тетрадью. — Вы .мне обе уже надоели до чертиков. Кейт вечно только ругает меня, а Максина никогда не выполняет своих обещаний.

— Я всегда выполняю свои обещания, дубина.

— Ты обещала одолжить мне десять франков.

— Дерьмо, а почему бы тебе не попросить эти десять франков у своего богатенького принца? Ему легче на них разориться, чем мне.

— Только потому, что ты тратишь все деньги на диету. Хочешь похудеть и быть тощенькой для своего кретина-лыжника, которого, кстати, лыжи интересуют куда больше, чем ты! — Пэйган набросилась на Максину и принялась тузить ее кулаками.

— Ах ты дерьмо, дубина стоеросовая! На передок слаба, подстилка!

— Хватит обзываться, да еще такими словами! — прикрикнула на них Кейт. — Сестра-хозяйка и так считает всю школу сборищем лесбиянок. Перестаньте ссориться, пожалуйста! Слушать не могу! Пэйган не хотела сказать ничего плохого о Пьере. Конечно же, он тебя любит, правда.

— Разумеется, любит. Уж я-то это знаю. Потому что убедилась, — с гордостью произнесла Максина, накручивая волосы на бигуди, сделанные из свернутых в трубочку кусочков туалетной бумаги. — Особенно из-за того, что чувствуешь потом: вначале как будто все вокруг озаряется золотым салютом, а потом его огни медленно-медленно гаснут.

Девочки помолчали, потом Кейт застенчиво проговорила:

— Для меня то, что бывает потом, самая неприятная часть. Я становлюсь какой-то нервной, мне хочется плакать, и я чувствую себя такой далекой от Франсуа.

— О боже! А я, наоборот, чувствую себя гораздо ближе к Пьеру. — Максина задумчиво посмотрела на щетку для волос и решилась высказать свое предположение: — Может быть, ты просто чего-то не доделываешь? Первый раз с Пьером мне не понравилось, но я не хотела его расстраивать и поэтому ничего ему не сказала. Я просто хотела, чтобы он был со мной, больше я в первый раз ничего не чувствовала.

— Именно это я испытываю с Франсуа, — пожаловалась Кейт. — Я занимаюсь этим дольше тебя, Максина, но единственное, что я чувствую в самом конце, это глубокое спокойствие. По-настоящему возбужденной, страстной, желающей я себя чувствую только в самом начале. Даже еще до того, как мы начнем. А потом только одно разочарование. Я хочу сказать: ты несколько часов подряд прижимаешься к кому-нибудь во время танцев, чувствуешь его тело, ощущаешь его запах, движешься в такт музыке вместе с ним, вжавшись друг в друга, чуть не падаешь в обморок при каждом его движении и, наконец, позволяешь ему все, потому что знаешь, что будет еще лучше. Потом он вставляет в тебя эту штуку, и сразу все куда-то исчезает. Он на седьмом небе от счастья и удовольствия, я же вдруг начинаю смотреть на нас как бы с потолка, и это замечательное ощущение, что у тебя вот-вот подкосятся колени, враз пропадает. Мне просто хочется ударить его и заплакать.