Том 3. Восхождения. Змеиные очи

• Предыдущая
• 36/39
• Следующая

36

Хочешь моего ясного взгляда,
Моей светлой улыбки,
Моего лёгкого прикосновения, –
А что же больше я могу
Дать или взять? –
Знай, знай,
Мне ненавистно
Твоё нарядное платье
Скрипучего шелка
С жёлтыми кружевами,
И ароматный дар старого Пино,
И даже твои сквозные
Рукавички
С глупым и смешным названьем.

«Дышу дыханьем ранних рос…»

Дышу дыханьем ранних рос,
Зарёю ландышей невинных:
Вдыхаю влажный запах длинных
  Русалочьих волос, –


  Отчётливо и тонко
Я вижу каждый волосок;
Я слышу звонкий голосок
  Погибшего ребёнка.


Она стонала над водой,
Когда её любовник бросил.
Её любовник молодой
На шею камень ей повесил.


Заслышав шорох в камышах
Его ладьи и скрип от весел,
Она низверглась вся в слезах,
А он еще был буйно весел.


И вот она передо мной,
Всё та же, но совсем другая.
Над озарённой глубиной
  Качается нагая.


Рукою ветку захватив,
Водою заревою плещет.
Забыла тёмные пути
В сияньи утреннем, и блещет.


И я дышу дыханьем рос,
Благоуханием невинным,
И влажным запахом пустынным
  Русалкиных волос.

«Вы не умеете целовать мою землю…»

Вы не умеете целовать мою землю,
Не умеете слушать Мать Землю сырую,
Так, как я ей внемлю,
Так, как я её целую.


О, приникну, приникну всем телом
К святому материнскому телу,
В озареньи святом и белом
К последнему склонюсь пределу, –


Откуда вышли цветы и травы,
Откуда вышли и вы, сёстры и братья.
Только мои лобзанья чисты и правы,
Только мои святы объятья.

Нюренбергский палач

Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжёлого меча.


И я учился в школе
В стенах монастыря,
От мудрости и боли
Томительно горя.


Но путь науки строгой
Я в юности отверг,
И вольною дорогой
Пришёл я в Нюренберг.


На площади казнили:
У чьих-то смуглых плеч
В багряно-мглистой пыли
Сверкнул широкий меч.


Меня прельстила алость
Казнящего меча
И томная усталость
Седого палача.


Пришел к нему, учился
Владеть его мечом,
И в дочь его влюбился,
И стал я палачом.


Народною боязнью
Лишённый вольных встреч,
Один пред каждой казнью
Точу мой тёмный меч.


Один взойду на помост
Росистым утром я,
Пока спокоен дома
   Строгий судия.


Свяжу верёвкой руки
У жертвы палача.
О, сколько тусклой скуки
В сверкании меча!


Удар меча обрушу,
И хрустнут позвонки,
И кто-то бросит душу
В размах моей руки.


И хлынет ток багряный,
И, тяжкий труп влача,
Возникнет кто-то рдяный
И тёмный у меча.


Не опуская взора,
Пойду неспешно прочь
От скучного позора
В мою дневную ночь.


Сурово хмуря брови,
В окошко постучу,
И дома жажда крови
Приникнет к палачу.


Мой сын покорно ляжет
На узкую скамью.
Опять верёвка свяжет
   Тоску мою.


Стенания и слезы, –
Палач – везде палач.
О, скучный плеск берёзы!
О, скучный детский плач!


Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжёлого меча!

Лунная колыбельная

Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою её младенцу, отходящему ко сну.


Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.


Тихий ангел встрепенётся, улыбнётся, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».


Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.


Он про звёздочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.


Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.


Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, –


Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,
И на речке с лёгким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.


Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою её младенцу, отходящему ко сну,


Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.

«Всё было беспокойно и стройно, как всегда…»

Всё было беспокойно и стройно, как всегда,
И чванилися горы, и плакала вода,
И булькал смех девичий в воздушный океан,
И басом объяснялся с мамашей грубиян,
Пищали сто песчинок под дамским башмаком,
И тысячи пылинок врывались в каждый дом.
Трава шептала сонно зелёные слова.
Лягушка уверяла, что надо квакать ква.
Кукушка повторяла, что где-то есть ку-ку,
И этим нагоняла на барышень тоску,
И, пачкающий лапки играющих детей,
Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей,
И красили уж небо в берлинскую лазурь,
Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,

3

• Предыдущая
• 36/39
• Следующая