Тайна Трех. Египет и Вавилон

• Предыдущая
• 58/71
• Следующая

III

«Весть нам принес о веках допотопных» Гильгамеш, человеческий образ бога Таммуза. Не ту же ли весть повторяет смутно, невнятно, как бред, сказание, дошедшее до нас в священных книгах Набатеян? (Nabathai, сиро-аравийское племя. Chwolson. Tammuz, 78.) В каждом мировом веке, эоне, сохраняется в нетлении мертвое тело одного Человека; когда же наступает новый век, оно воскресает, и Человек Тот становится Богом; потом опять умирает, опять воскресает, – и так во веки веков. Во всех веках-вечностях – Он, как солнце в каплях росы.

IV

Дикими кажутся нам эти первые люди второго человечества, бродящие по лицу пустынной земли, послепотопной; под звериными шкурами, сами, как звери. Но странно, непостижимо для нас, сквозь дремучую тьму этой дикости светит Свет Истинный. В косматых звериных сердцах – то же что в сердце Гильгамеша-Энгиду, львино-лилейное.

Дики, жестоки; льют кровь, как воду, убивают бесчувственно. Но вдруг наступает минута: взор человека встречается со взором животного-жертвы, и жалость, как нож, пронзает сердце жреца, и неимоверное слышится в плаче Таммузовых флейт:

A-dan dub-ba en dingiz-Dumuzi.
О Таммузе Далеком плач подымается…
Матка-коза и козленок заколоты,
Матка-овца и ягненок заколоты…
О Сыне Возлюбленном плачь подымается!

Возлюбленный Сын и есть жертва, «Агнец, закланный от создания мира».

V

Другое имя Таммуза столь же древнее – Umune Etura, Хозяин Овечья Хлева. Это и понятно: только что выйдя из бездны потопной, земля, утучненная прахом погибшего мира, зазеленела, как одно беспредельное пастбище; люди на ней – пастухи, и Бог – Пастух.

Таммуз-Адонис-Адонай, от Вавилона до Израиля – все тот же пастуший Бог. «Господь – пастырь мой… Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим» (Пс. XX, 1–2).

И от Израиля до Сына Человеческого: «Я есмь Пастырь Добрый – жизнь Мою полагаю за овец… И они слышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь» (Иоан. X, 14–16).

И от Сына Человеческого – до конца времен: «Не будут уже ни алкать, ни жаждать… ибо Агнец… будет пасти их и вводить их на живые источники вод» (Откр. VII, 16–17).

Вот куда ведет овец своих Пастырь Таммуз.

VI

Другое имя его – Владыка Подземного Царства. Когда речь идет о Таммузе, etura значит «овчарня подземная», то же что arallû, «царство мертвых», ибо не только живых, но и мертвых пасет Пастырь Таммуз.

«Если пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо Ты со мною: Твой жезл и Твой посох, они успокаивают меня», поют струны псалтири Давидовой об Адоне, Боге Израиля, то же что пастушья свирель – об Адонисе-Таммузе (Пс. XXII, 4).

VII

Другое имя его: Damu, Младенец. Волхвы с востока, поклоняясь Младенцу в вертепе Вифлеемском, могли бы назвать его Damu.

VIII

Другое имя его Du-zi по-вавилонски, по-ассирийски Lib-lib-bu, Росток, Отпрыск, Злак прозябающий, – тот «Злак Жизни», которого ищет Гильгамеш.

Первая зеленая точка ростка на черной земле и есть Он, Либлибу-Таммуз, Истинный Сын. Он умирает в каждом семени, оживает в каждом злаке. Божественная тайна растения – тайна воскресная – открылась людям впервые, кажется, именно здесь, на цветущих Сенаарских пастбищах, где все живое живет и дышит вместе с растеньями.

Когда, после зимних дождей, наступает весна, – все вдруг зеленеет, распускается; буйные травы доходят по грудь волам и коням, а овцы и козы совсем утопают в них. Цветы растут не отдельно, как у нас, а сплошными цветниками, чащами, белыми, желтыми, красными, голубыми, лиловыми, розовыми, так что вся равнина кажется многоцветным ковром. Гончие, возвращаясь с охоты, выходят из этих чащ, окрашенные в цветочную пыль разных цветов. Но уже в мае все увядает от зноя; засохшие стебли трав хрустят под ногой и ломаются; все черно, обуглено, как на пожарище; вся земля – царство смерти.

Тогда-то и заводит пастушья свирель унылую песнь:

О Таммузе далеком плач подымается,
О Сыне Возлюбленном плач подымается…
Ты – деревцо в саду воды не испившее,
Вершиною в поле не расцветавшее;
Ты росток, текучей водой не взлелеянный,
Ты – цветок, чьи корни из земли исторгнуты…

«Он взошел, как отпрыск и росток из сухой земли» (Ис. LIII, 2). «Росток», по-еврейски natser, по-вавилонски du-zi, по-ассирийски liblib-bu, и есть Истинный Сын. Вот о Ком плачет и кого зовет из бездонной, может быть, допотопной, древности свирель Таммузова.

IX

Много у него имен – и ни одного: потому-то и много их, что все недостаточны. Как будто люди ищут и не могут найти настоящее имя, хотят вспомнить уже забытое или узнать еще неизвестное; тоскуют, плачут о Нем, зовут Его, Далекого.

Он далеко, но где, в прошлом или в будущем? Миф говорит: в прошлом; мистерия: в будущем.

Люди ищут Его, и в этих поисках – тоска неутолимая, неимоверное чаяние. Как будто уже знают они, что «нет иного имени под небесами, каким надлежало бы нам спастись».

Х

Таммуз – древнейший шумерийский бог. Чем глубже в древность, тем чаще имя его, а потом все реже. Когда же семиты возобладали над шумерами, Таммуз отступает в тень окончательно, из мифа уходит в мистерию. Отступать, уходить, умаляться – в этом существо Сына: «Он был презрен и умален перед людьми… мы отвращали от Него лицо свое: Он был презираем, и мы ни во что ставили Его» (Ис. LIII, 3).

Имя его – редко, а изображений нет вовсе. На вавилонских памятниках изображаются все боги, кроме Таммуза: он – неизобразимый, невидимый, или, точнее, еще не виданный, не получивший образа, но уже величайший и, может быть, единственный Бог. Μονογενής, Единородным называют его эллины, посвященные в таинства Адониса-Таммуза.

• Предыдущая
• 58/71
• Следующая