|
Оценить:
|
Люсина жизнь
- Предыдущая
- 49/75
- Следующая
49
Что это? Во сне это или наяву?… Я узнаю этот милый голос из тысячи, я нежно люблю его, а его чудесную обладательницу еще сильнее, еще больше. Отрываю руки от лица… Так и есть… она!.. Это она. Она моя Ганя, моя любимая, моя родная!
На миг все путается в моей голове…
Мелькает нелепая мысль о женитьбе отца на Липочке… Затем ясно и светло делается и в голове и на сердце.
— Так это вы, вы… а не она… не «звонилка» вы будете моей мамой!.. — шепчу я с растерянным лицом и счастливой улыбкой, глядя виноватыми молящими глазами в лицо Гани.
— А ты, как будто, и не рада этому, девочка? — шепчет она ласково и грустно. Я едва даю ей договорить. Я делаюсь как помешанная. Я плачу и смеюсь в одно и то же время. Потом бросаюсь на шею Гане и целую, целую ее без конца. Подходит отец, улыбающийся, довольный, с искорками счастья в добрых серьезных глазах.
— Я рада, папочка, я так рада! — обнимая и целуя его, лепечу я.
Потом вспоминаю сразу мою дерзость, обиду, нанесенную «звонилке», мое отчаяние, и стремительно бросаюсь к Олимпиаде Ивановне, обнимаю ее, еще смущенную, еще не опомнившуюся от ее волнения, крепко целую ее толстенькую мордочку, окруженную пышными волосами, и шепчу в ее разгоревшееся малиновое ушко:
— Я была… глупа… Я была дерзка… простите меня… ради Бога, простите!
* * *
Все последующее казалось мне продолжением какой-то светлой радужной сказки. Помню, в тот вечер еще раз пили за здоровье моего отца и его невесты Гликерии Николаевны Родионовой. Потом будущих супругов осыпали ландышами, собранными нами, детьми, на лесной поляне. Потом гости пели им «славу» Было весело и хорошо. Я не отходила от моей будущей матери и следовала по пятам за ней, как маленький паж за своей королевой, преданно и влюблено глядя ей в глаза. Сама судьба, казалось, подслушала мое желание никогда не расставаться с моей милой Ганечкой и решила исполнить его. Оказывается, уже больше года мой отец и Ганя любили друг друга, но отложили свадьбу только по случаю смерти бабушки. Отец мой, зная мою горячую привязанность к его невесте, хотел сделать мне приятный сюрприз и до времени не говорил мне ни слова о предстоящей своей женитьбе на моей любимице. Теперь же, когда я узнала обо всем, мы трое стали неразлучны.
На другое утро после помолвки я с папочкой и Ганей отправились в город на кладбище с венками, сплетенными Ганей и мною, из белых ландышей, нарванных в лесу. На соборном погосте подле могилы бабушки находилась другая дорогая могила. В ней под белым мраморным памятником лежала моя мать. Я не помнила моей матери. Она умерла, когда я была еще грудным ребенком, умерла после перенесенной тяжелой болезни легких. Я знала по рассказам, что это было какое-то исключительно доброе, светлое и благородное существо, любимое всеми.
Теперь перед ее могилой склонила колени Ганя. Я долго помнила то выражение, которое было тогда на ее милом, всегда кротком и спокойном личике. Трогательна была ее маленькая почти детская фигурка, склонившаяся у подножия креста. А в голубых глазах было столько беззаветной любви и покорности, столько смирения и чистоты, что мне, экзальтированной девочке с пылким воображением и мятежной фантазией, Ганя показалась в те минуты святою. О чем она молилась тогда я не знаю, но помню, как возвращаясь к ожидавшему нас у ворот кладбища экипажу, она говорила моему отцу:
— Верьте мне, Сергей, что я приложу все мое старание, все мои силы дать счастье вам и моей маленькой Люсе. Пусть ваши дорогие усопшие верят мне, верят и будут спокойны в загробном мире за вас обоих — и моя любовь к вам и Люсе послужит порукой этим моим словам…
— Вы наш ангел хранитель, Ганя! — отвечал мой отец, почтительно и нежно поднося к губам ее маленькую ручку, в то время как другою, свободною рукою она обнимала меня. — И я никогда не забуду того, что вы сделали для Люси и для меня!
* * *
После Петровок они венчались. Это была очень скромная свадьба, без гостей, без помпы. Помню, по возвращении молодых из церкви, куда их сопровождали только я да два соседних помещика (тетя Муся оставалась дома, ссылаясь на головную боль), толпа крестьян встретила нас у крыльца и осыпала спелым зерном отца и Ганю.
— Живи привольно, живи богато, князь молодой со своей княгинюшкой! — приговаривали они при этом. Потом их угощали пирогами и водкой у нас на кухне, и горничная Ольга плясала русскую с кузнецом Степаном. А перед обедом (венчание происходило утром после обедни) вышла из своей комнаты тетя Муся и, холодно поздравив молодых, передала Гане связку ключей, которую обыкновенно носила в кармане со дня смерти бабушки. «Вот, молодая хозяюшка, получайте. Ваша забота теперь, а я ухожу в отставку… за ненадобностью», — с кислой улыбкой проговорила она.
Отец нахмурился и затеребил усы (привычка, преследовавшая его в минуты волнения), но Ганя быстро обняла и крепко поцеловала тетю Мусю в обе щеки и поспешно проговорила:
— Нет, нет, ради Бога Марья Сергеевна! Не смейтесь надо мною. Какая же я хозяйка?
— Ведь я и молока-то от сливок отличить не умею. Да и до хозяйства ли мне? И без него дела по горло… Одни занятия с Люсей круглый день берут. Уж будьте великодушны избавьте меня от хлопот по хозяйству. — И Ганя так искренно сказала это, так нежно поцеловала вслед затем тетю Мусю, что кислая улыбка на лице последней заменилась довольной, и все осунувшееся брезгливо-надутое за последнее время лицо моей тетки как-то сразу просияло и расцвело…
VII
Экзамен
- Предыдущая
- 49/75
- Следующая
