|
Оценить:
|
Зверь из бездны
- Предыдущая
- 45/107
- Следующая
45
– А здорово мы вас, Петя, потрепали? Вот то-то, брат, и оно-то, брат!
– Что ж, радуйся и веселись! Нас рассудит история, только история.
– Народ уже сказал свой приговор, а история дело темное.
– Народ? Какой народ? Народ и нас встречал цветами да молебнами.
– А потом? Когда вас раскусил?
– Что ты подразумеваешь под этим «раскусил»?
– Согласись, что ты все-таки очутился игрушкой в руках реакции?
Отец словно предчувствовал, что дело идет к размолвке, и старался поворотить разговор в другую сторону, Но ничего не выходило. Братья уже схватились и не могли расцепиться. Не слушали отца и продолжали, машинально чокаясь новыми стаканами, обвинять друг друга. Повышенный острый разговор долетал до мансарды, и неожиданно из двери наверх выглянул полуодетый «товарищ».
– Что за шум, а драки нет? – спросил он.
– Э! Гриша! Иди, – познакомлю… Хочешь вина?
– Женщин нет? Я, можно сказать, без галстука.
– Бросьте вы эту философию! – просил старик, начинавший дремать под принципиальные разговоры, в которых сам черт ногу сломит. Появление Гриши немного убавило пыл столкновения. Примолкли было.
Баба принесла еще три бутылки вина: «товарищ Гриша» налил бабе стакан вина и сказал:
– Выпьем, товарищ Мавра! Смерть буржуям! Верно?
– А мне их что жалеть?
– А тогда пей до дна!
Вот тут и вцепился снова Петр:
– Ты, Павел, правду народную в устах этой Мавры прозреваешь?
И опять началось. Товарищ Гриша с недоумением слушал дерзкие слова Петра и наконец сказал:
– А вы, товарищ Борис, или как вас?
– Борис это другой, не этот… – подсказала баба.
– Меня зовут Петр Степаныч, и потом… я вам не товарищ.
– Слышу и чувствую… И удивляюсь.
– Чему именно?
– А тому, что в этом доме позволяют так разговаривать. Кто вы такой?
– Пойдите вы от меня к черту! Я не позволю вам говорить со мной тоном прокурора.
– А если я имею право так разговаривать? Павел! Я требую объяснить, кто этот господин, разводящий здесь контрреволюцию…
Баба, иезуитски вздохнув, вышла из комнаты, полная тайной радости, что все так хорошо случилось. Старик обиделся, что в его доме распоряжается чужой ему человек:
– Вы – в гостях! Не дома. Нехорошо вам тут шуметь и привязываться…
Товарищ Гриша, оттолкнув Павла, который пытался увести «товарища» в мансарду, оскорбился:
– Мы везде дома! И я не позволю оскорблять красное знамя разным…
– Что такое? Я офицер и не позволю вам…
И тут Петр выхватил револьвер. Товарищ Гриша скользнул в дверь на мансарду. Отец и брат схватили Петра за руки и стали вырывать револьвер.
– Оставьте меня! Оставьте, говорю вам! – кричал Петр, отшвыривая от себя отца и брата. Отстранив их, он молча повернулся и пошел вон из дома. В этот момент с мансарды выскочил товарищ Гриша и побежал следом, за Петром. Заметив в руках его револьвер, Павел побежал за ним, чтобы помешать убийству. Петр, заслыша погоню, нырнул в сад, побежал кустами и закричал в темноту ночи:
– Борис! На помощь!
В этот момент озверевший товарищ выстрелил в скользившую в кустах фигуру «контрреволюционера», но промахнулся и продолжал бежать, мыча от злобы, как тигр в зоологическом саду, а Павел догонял его, чтобы остановить и дать возможность убежать брату. Когда Борис услыхал крик о помощи и выстрел, он побежал в темноту. От пули Петра сковырнулся товарищ Гриша, от пули Бориса упал Павел… И все сразу стихло…
Лада от ужаса потеряла всякую способность соображать. Борис гнал ее вперед, вон из сада, куда бежал Петр. Притаилась ночь, слушала и вздыхала земля морскими «охами». Звезды смотрели с высоты в помутневшие раскрытые глаза двух лежавших рядом людей. По дороге с хутора торопливо уходила с узелком баба с собакой, поминутно оглядываясь на молчаливый страшный теперь хутор.
На другой день приехали «товарищи». Обыскали хутор, сад, огороды и расстреляли около караулки старика Соломейку.
Глава семнадцатая
Всю ночь, не отдыхая, шли то по самому морскому берегу, сырыми песками, и ноги лизала белая ажурная пена морского прибоя, то, вспомнив о своих печатающихся на песке следах, испуганно уходили вглубь, в покрытые лесом или кустарником овраги, и шли едва намеченными тропинками, иногда их совсем теряли и карабкались по серым горным породам, покрытым лишайниками, падали, поднимались и боялись отстать друг от друга. Не говорили между собой, поглощенные одной мыслью: убежать как можно дальше от смерти, которая, казалось, бежит по следам… И этот страх смерти побеждал изнеможение.
– Не надо садиться: если сядем, мы не в силах будем подняться…
Ночь прикрывала беглецов, а шум моря, казалось, хотел заглушить топот ног, когда они попадали на каменистую почву. Петр шел впереди, Лада между спутниками. Никакого угрызения совести у Петра и Бориса не было; напротив, было тайное злорадное торжество: ведь убитые хотели сами убить их, и вот им смерть по заслугам. «Не рой другому яму, сам в нее попадешь». Петра беспокоила только одна мысль: лучше если бы покончить с глупой бабой, а отца увести с собой. Баба поможет врагам узнать их, а отцу может достаться. Борис испытывал даже некоторую гордость: это он спас Петра и с ним всех, и Ладу, и самого себя. Одна Лада была угнетена и чувствовала безотчетную тяжесть на душе и совести. Это замедляло ее шаги. Борис сердился и говорил:
– Что ты, точно воз везешь? Иди быстрее!
– Надоело…
– Что?
– Бегать… Хочется лечь тут, на камнях, и не вставать больше…
– Отдохнешь в лодке…
– Боюсь я этого моря… Беспокойное оно, все ворчит, несется, скачет…
- Предыдущая
- 45/107
- Следующая
