Поветрие

Оглавление

— Милая моя, не убивайся, брось ты это из головы, перемелется — все мука будет. Но ты в Петербурге совершенно одна, без родных, без друзей; если окажется тебе в чем надобность, то обратись ко мне: вот тебе мое местожительство.

Он суетливо достал из кармана бумажник и вынул визитную карточку. Девушка машинально приняла ее.

— Да на что мне она? Теперь уже все равно. Возьмите ее назад.

— Прош тебя, оставь у себя — хоть для меня, для успокоения моей совести.

— Пожалуй, для вас. Но напоследок, г-н Ластов, ответьте мне на один вопрос: вы втайне не помолвлены с фрейлейн Липецкой?

— Нет, далеко до того.

— Хоть и за то спасибо. Теперь ступайте себе, я вас не удерживаю. Я вижу, вам не терпится, как бы скорее только отделаться от меня. Бог с вами!

— Прощай, моя дорогая. Не серчай на меня.

Он склонился к девушке, чтобы в последний раз поцеловать ее. Она послушно подняла к нему заплаканное личико и крепко охватила его шею…

В это самое мгновение распахнулась дверь Липецких, и на пороге показалась Наденька.

— Wo stecken Sie denn, Marie ?

Но взорам ее представилась живая группа, и студентка обмерла от удивленья и негодованья.

— Sieh da? Bravissimo, da capo !

Эффект был самый театральный: из уст обоих артистов, представлявших живую картину, вылетели одновременно непередаваемые междометия: что-то среднее между а, о, у, э и прочими гласными алфавита. Ластов, как преследуемый дезертир, был в два прыжка на следующей площадке и скрылся за поворотом лестницы. Соперницы молча наблюдали друг друга; Мари безбоязненно вынесла сверкающий необузданным гневом взор молодой госпожи. Когда внизу за беглецом стукнула стеклянная дверь, студентка с жестом, достойным королевы, пригласила служанку последовать за нею:

— Also so steht's? Nur herein !

Мари собиралась возразить, но одумалась и, смиренно понурив голову, вошла в квартиру следом за нашей героиней.

VIII

Любовь — огонь, с огня — пожар.

А. Кольцов

Несколько дней спустя после вышеописанного «пассажа», в вечерних сумерках Ластов воротился домой с частного урока. Войдя в первую из двух занимаемых им комнат, служившую одновременно кабинетом, гостиной и столовой, он отыскал на столе спичечницу и зажег свечу. Комната осветилась и представила следующее: между двумя окнами стоял капитальный стол с письменными принадлежностями, шахматной доской, микроскопом, симметрично расставленными статуэтками; над столом незатейливое зеркальце; перед столом деревянное кресло, в ногах ковер; по одной стене громадных размеров книжный шкаф, сквозь стекло которого виднелись в простых, но опрятных переплетах книги, расставленные — сказать мимоходом — в значительно большем порядке, чем в библиотеке Бредневой; по другой стене нескончаемый, удобный диван, осеняемый рядом масляных картин: средняя, наибольшая, была весьма изрядная копия с тициановой Венеры; по сторонами четыре меньшие представляли заграничные виды: Интерлакен со снежною Юнгфрау, шафгаузенский водопад, лев св. Марка в Венеции, Неаполь с моря. Стена против окон была занята изразцового печью и дверью в спальню.

Остановившись на минуту, чтобы перевести дух и отереть потный лоб, учитель принялся за переодеванье: облегчив шею от ярма галстука, он сюртук и сапоги заменил легкой визиткой и гостинодворскими туфлями; потом, набив трубку и закурив ее, взял со стола новый номер газеты, поставил свечу на круглый столик около дивана и растянулся на последнем. То щурясь и с остервенением вздувая кверху густые клубы дыма, то усмехаясь и пуская чисто-очерченные колечки, он углубился всецело в руководящую статью.

Снаружи постучались тихонько в дверь.

— Войдите, — проговорил он, не отрывая глаз от чтенья.

В комнату глянуло сморщенное, добродушное лицо старушки-хозяйки.

— Лев Ильич?

— Что скажете, Анна Никитишна?

— Вас, кажись, спрашивают.

— Почему же «кажись»?

— Да по-немецкому, не разберешь.

— Попросите войти.

Место старой хозяйки в дверях заняла фигура молодой девушки.

— Мари! — вскрикнул Ластов и поспешно поднялся с дивана. — Вы какими судьбами? С порученьем от Липецких?

— Да… то есть нет…

Ластов с заботливым видом приблизился к неожиданной гостье, попросил ее в комнату и плотно притворил за нею дверь.

— Вы имеете что сообщить мне?

— Да-с… я… я…

Сделав два шага вперед, она остановилась в смущении, не зная, куда девать глаза и руки. Молодой человек подвел оробевшую к дивану и почти силою усадил ее; потом выдвинул у стола ящик, достал оттуда два туго набитых бумажных мешка, и содержание их высыпал на диван перед швейцаркой.

— Прошу не побрезгать; чем богат, тем и рад.

Девушка мельком взглянула на предлагаемое угощенье: перед нею аппетитно громоздились две горки лакомств: одна — французского изюма, другая — миндалю в шелухе.

— Studentenfutter , - объяснил молодой хозяин и, для поощрения гостьи, сам первый взял пригоршню миндалю и принялся щелкать его.

Мари, еще не оправясь, ни к чему не прикасалась и шептала только:

— О, благодарю, благодарю…

— Но к делу, — сказал Ластов. — Что, собственно, привело вас ко мне?

— Вы дали мне свой адрес…

— Ну-с?

— С тем, что ежели я… ежели со мною что приключится…

Ластов перестал жевать.

— Вам не было житья у господ? Фрейлейн Липецкая выжила вас?

— Да! — подтвердила с живостью Мари, обрадованная, что покровитель так хорошо понял ее. — После того памятного вечера я просто не знала, куда деться. Не то, чтобы фрейлейн Липецкая жаловалась на меня родителям, о нет! Но она обходилась со мною с таким пренебреженьем, с таким… не знаю, право, как сказать… Да не могла же я и служить девушке, которая так же безумно влюблена в вас… Я потребовала паспорт, связала в узел свое имущество, взяла извозчика и поехала по адресу.