Виктор Вавич

• 1/215
• Следующая

Борис Житков
Виктор Вавич

ВИКТОР ВАВИЧ
Роман

КНИГА ПЕРВАЯ

Прикладка

СОЛНЕЧНЫЙ день валил через город. В полдень разомлели пустые улицы.

У Вавичей во дворе шевельнет ветер солому и бросит - лень поднять.Щенок положил морду в лапы и скулит от скуки. Дрыгнет ногой, поднимет пыль.Лень ей лететь, лень садиться, и висит она в воздухе сонным золотом,жмурится на солнце.

И так тихо было у Вавичей, что слышно было в доме, как жуют в конюшнелошади - как машина: "храм-храм".

И вдруг, поскрипывая крыльцом и сапогами, молодцевато сошел во двормолодой Вавич. Вольнопер второго разряда. С маленькими усиками, смягонькими, черненькими. Затянулся ремешком: для кого, в пустом дворе?Ботфорты начищены, не казенные - свои, и не франтовские - умеренные.Вкрадчивые ботфорты. Не казенные, а цукнуть нельзя. Он легко, кактросточку, держал наперевес винтовку. Образцово вычищена. Уткивсполошились, заковыляли в угол, с досады крякали. А Виктор Вавич отпалисадника к забору с левой ноги стал печатать учебным шагом:

- Ать-два!

Когда он печатал, лицо у него делалось лихим и преданным. Как будтоначальство смотрело, а он нравился.

- Двадцать девять, тридцать!

Виктор стал перед забором. Тут он достал из кармана аккуратносложенную бумажку. Мишень. Офицерскую мишень - с кругами и черным центром.Растянул кнопками на заборе и повернулся кругом. Ловко шлепнул голенище оголенище. Отчетливо:

- Хляп! - Постоял, прислушивался и снова: - Хляп! Старик кашлянул вокне. Виктору стало неловко. Спит же он всегда в это время.

Виктор подтянул голенище и ворчливо сказал:

- Хлопают, прямо стыдно, - и вольным шагом пошел к палисаднику.

Старик Вавич стоял в окне в расстегнутой старой землемерской тужуркеповерх ночной рубахи. Он толстыми пальцами сворачивал толстую папиросу, какбудто лишний палец вертел в руках, посматривал на сына, подглядывая из-подбровей.

Виктор остановился и снова дернул голенище - зло, как щенка за ухо.

- А, черт, удружил тоже... сапожник и есть.

Мазнул глазом по окну. Отец уже повернулся спиной и зашаркал туфлями встоловую. Закурил, задымил и вместе с дымом пыхнул из усов:

- Голенищами!

- Нищие? - обрадовалась Таинька. - Музыканты пришли? Таиньказахрустела крахмальным ситцем и высунула в дверь беленькую головку, свеснушками, с вострым носиком.

- Голенищами! Голенищами аплодирует лоботряс-то наш. Не мешай, -сказал старик, когда дочь сунулась к окну, - пусть его!

А самому где-то внутри, как будто в желудке, тепло стало от того, чтовсе же хоть дурак сын, а красивый. Красивый, упругий.

Но старик вслух корил себя за эти чувства:

- Мы в это время в землемерном читали... этого... как его? Еще поетсяпро него. - И мотив вспомнил: - "Выпьем мы за того". Да и пили. Идейнопили. А не: "ать-два". Дурак!

Виктор с опаской исподлобья глянул на окна. Никого. Потоптался,поправил фуражку. Вдруг нахмурился, сказал:

- А черт с вами! - И снова отсчитал тридцать шагов - от мишени к дому.Он стоял, держа винтовку к ноге. Раз! - и Виктор ловко отставил левую ногуи взял наизготовку.

- Отставить! - шепнул себе Виктор. И броском, коротко и мягко, взял "кноге". Хлопнули голенища. Хотел оглянуться. - А плевать! Я дело делаю.Каждый свое дело делает. Ать! - И винтовка сама метко влетела под мышку изамерла. Виктор взял на прицел. Он видел себя со стороны. Эх, вольнопер!Картина! Чувствовал, как лихо сидит на нем бескозырка, прильнул к винтовке.Он пока еще не видел мишени, не глядел на мушку, глядел намолодчину-вольнопера.

Что-то заскребло за забором, и одна за другой показались две стриженыхголовы: мальчишки впились в Вавича и так и замерли, не дожевалискороспелку, - полон рот набит кислой грушей.

"Кэ-эк пальнет", - думали оба.

Но Вавич не пальнул. Он прикладывался, щелкая курком, резким кивкомподнимал голову от приклада и брал наизготовку. Теперь он прикладывался,целился аккуратно, затаив дыхание, и твердил в уме: "как стакан воды".Бережно подводил мушку под мишень. Он замирал. Затаивали дух и мальчишки.

Цок! - щелкал курок, и все трое вздыхали.

Вольноопределяющиеся допущены к офицерской стрельбе. Вавич всехобстреляет. Шпаков-перворазрядников.

"Гимназеи!" - подумал он про перворазрядников. И еще тверже вдавил вплечо приклад.

Потом - значок за отличную стрельбу. Он даже чувствовал, как он твердотопорщится у него на груди. Бронзовый. Мишень такая же и две винтовкинакрест.

Обстрелял офицеров. Офицерам неловко. Они жмут ему руку и конфузятсяот злости и зависти. А он - как будто ничего. Навытяжку, каблуки прижаты.

"Молодчага! - Рррад стараться!"

Герой, а стоит как в строю. От этого всем еще злее станет.

Картина!

Обиды

ВИКТОР Вавич не любил лета. Летом он всегда в обиде. Летом приезжаютстуденты. Особенно - путейцы в белых кителях: китель офицерский игорчичники на плечах. С вензелями: подумаешь, свиты его величествастрекулисты. (Технологи - те повахлачистей.) А уж эти со штрипочками! Ибарышни нарочно с ними громко разговаривают и по сторонам глазамиобмахивают, - приятно, что смотрят. И нарочно громко про артистов или опрофессорах:

- Да, я знаю! Кузьмин-Караваев. Я читала. Бесподобно!

А студент бочком, бочком и ножками шаркает по панели.

Ну эти бы, черт с ними. Но вот те барышни, которые зимой танцевали сВиктором, - и какие они записочки по летучей почте посылали (Виктор всезаписочки прятал в жестяной коробочке и перечитывал), - эти самые зимние

• 1/215
• Следующая