Выбери любимый жанр

Оценить:

Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

Оглавление

– Смотри, чтоб без меня ребята не дурили: проезжих не трогать!

– Слышите ли, товарищи, что есаул-то говорит? – сказал Малыш. – Однако ж, Кирила Пахомыч, – продолжал он, обращаясь к Кирше, – неравно повезут из Балахны вино или брагу, так по чарке, другой можно?

– Ну, ну! так и быть, только чур, ребята, из бочек дны не выбивать! подайте моего коня, да если вам придется ехать в лес, так дайте и этому детине заводную лошадь.

Кирша вскочил на своего Вихря и, повторив еще раз все приказания, пустился полем к знакомому для нас лесу, который чернелся в верстах в трех налево от большой дороги.

II

Кирша пробирался осторожно опушкою леса и, не встретив никого, поравнялся, наконец, с гумном Федьки Хомяка, которое, вероятно, принадлежало уже другому крестьянину; он поворотил к часовне и пустился по тропинке, ведущей на пчельник Кудимыча. Проехав версты полторы, Кирша повстречался с крестьянской девушкою.

– Здорово, красная девица! – сказал он, приподняв вежливо свою шапку. – Откуда идешь?

Девушка сначала испугалась, но ласковый голос и веселый вид запорожца ее успокоили.

– Я иду домой, господин честной, – отвечала она, отвесив низкий поклон Кирше.

– И верно, ходила ворожить на пчельник?

– А почему ты это знаешь? – спросила она, взглянув на него с удивлением.

– Видно, знаю! Ну, что? радостную ли весточку сказал тебе Кудимыч?.. Скоро ли свадьба?

– Архип Кудимыч баит, что скоро. Да почему ты знаешь?..

– Как не знать!.. А что, лебедка, чай, ты не с пустыми руками к нему ходила?

– Коли с пустыми! Я ему носила на поклон полсорока яиц да две копейки.

– Эк твой суженый-то расхарчился!

– Вот еще, велико дело две копейки! Для меня Ванюша не постоит и за два алтына. Да почему ты знаешь?

– Мало ли что я знаю, голубушка! А что, отсюда недалеко до пчельника?

– Близехонько.

– Прощай, красавица!

Кирша поехал далее, а крестьянская девушка, стоя на одном месте, провожала его глазами до тех пор, пока не потеряла совсем из виду. Не доехав шагов пятидесяти до пчельника, запорожец слез с лошади и, привязав ее к дереву, пробрался между кустов до самых ворот загородки. Двери избушки были растворены, а собака спала крепким сном подле своей конуры. Кирша вошел так тихо, что Кудимыч, занятый счетом яиц, которые в большом решете стояли перед ним на столе, не приподнял даже головы.

– Кудимыч! – сказал Кирша грозным голосом.

Колдун вздрогнул, поднял голову, вскрикнул, хотел вскочить, но его ноги подкосились, и он сел опять на скамью.

– Узнаешь ли ты меня? – продолжал запорожец, глядя ему прямо в глаза.

– Узнал, батюшка, узнал! – пробормотал, заикаясь, Кудимыч.

– Так-то ты помнишь свое обещание, негодный, а?.. Не божился ли ты мне, что не станешь никогда колдовать?

– И не колдую, отец мой! Видит бог, не колдую!

– Право?.. А это что? Кто принес тебе это решето яиц? чьи это две копейки?.. Ага! прикусил язычок!

– Помилуй, кормилец! как бог свят…

– Молчи!.. Кто тебе сказал, что Ванька скоро женится – а?..

– Никто, батюшка, никто! Я ничего не говорил.

– Ого! да ты еще запираешься! Так постой же!.. Гирей, мурей, алла боржук!

– Виноват, отец мой! – закричал колдун, вскочив со скамьи и повалясь в ноги к запорожцу.

– Вот этак-то лучше, негодный! А не то я скажу еще одно словечко, так тебя скоробит в бараний рог!

– Что делать, согрешил, окаянный! Месяца четыре крепился, да сегодня черт принес эту проклятую Марфушку!.. «Поворожи да поворожи!..» – пристала ко мне как лихоманка; не знал, как отвязаться!

– Добро, добро, встань! Счастлив ты, что у меня есть до тебя дельцо; а то узнал бы, каково со мной шутить!.. Ты должен сослужить мне службу.

– Все, что прикажешь, батюшка!

– Если ты мне поможешь в одном деле, так и я тебе удружу. Ведь ты только обманываешь добрых людей, а хочешь ли, я сделаю из тебя исправского колдуна?

– Как не хотеть, батюшка! Да я тогда за тебя куда хочешь – и в огонь и в воду!

– Слушай же! Во-первых, ты, верно, знаешь, где боярин Шалонский?

– Кто, батюшка?

– Боярин Кручина-Шалонский.

– Тимофей Федорович?

– Ну да.

– То есть боярин мой?

– Кой черт! что ты, брат, переминаешься? Смотри не вздумай солгать! Боже тебя сохрани!

– Что греха таить, родимый, знать-то я знаю…

– Так что ж?

– Да не велено сказывать.

– А я тебе приказываю.

– Да на что тебе, кормилец?.. Ведь ты и без меня всю подноготную знаешь; тебе стоит захотеть, так ты сейчас увидишь, где он.

– Вот то-то и дело, что нет; у кого в дому я пользовал, над тем моя ворожба целый год не действует.

– Вот что!

– А ты, брат, и без ворожбы знаешь, так сказывай!

– Отец родной, взмилуйся! Ведь меня совсем обдерут… и если боярин узнает, что я проболтался…

– Небось никому не скажу.

– Не смею, батюшка! воля твоя, не смею!

– Так ты стал еще упрямиться!.. Погоди же, голубчик!.. Гирей, мурей…

– Постой, постой!.. Ох, батюшки! что мне делать? Да точно ли ты никому не скажешь?

– Дуралей! Когда ты сам будешь колдуном, так что тебе сделает боярин? Если захочешь, так никто и пчельника твоего не найдет: всем глаза отведешь.

– Оно так, батюшка; но если б ты знал, каков наш боярин…

– Да что ты торгуешься, в самом деле? – закричал запорожец. – В последний раз: скажешь ли ты мне, или нет, где теперь Тимофей Федорович?

– Не гневайся, кормилец, не гневайся, все скажу! Он теперь живет верст семьдесят отсюда, в Муромском лесу.

– В Муромском лесу?

– У него там много пустошей, а живет он на хуторе, который выстроил еще покойный его батюшка; одни говорят, для того, чтоб охотиться и бить медведей; другие бают, для того, чтоб держать пристань и грабить обозы. Этот хутор прозывается Теплым Станом и, как слышно, в таком захолустье построен, что и в полдни солнышка не видно. Сказывают также, что когда-то была на том месте пустынь, от которой осталась одна каменная ограда да подземные склепы, и что будто с тех пор, как ее разорили татары и погубили всех старцев, никто не смел и близко к ней подходить; что каждую ночь перерезанные монахи встают из могил и сходятся служить сами по себе панихиду; что частенько, когда делывали около этого места порубки, мужики слыхали в сумерки благовест. Один старик, которого сын и теперь еще жив, рассказывал, что однажды зимою, отыскивая медвежий след, он заплутался и в самую полночь забрел на пустынь; он божился, что своими глазами видел, как целый ряд монахов, в черных рясах, со свечами в руках, тянулся вдоль ограды и, обойдя кругом всей пустыни, пропал над самым тем местом, где и до сих пор видны могилы. Старик заметил, что все они были изувечены: у одного перерезано горло, у другого разрублена голова, а третий шел вовсе без головы…