ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство)

Оглавление

Вместе с тем переход к углубленному реализму, усиление веры в природу, уравновешение работы из «себя» работой, преломляющей внешнее, в свою очередь благотворно сказались на их мастерстве. У Машкова все более и более теряется разобщенность элементов его прежних работ, их некоторая сухость, искусственность их освещения, не говоря уже о присущем его ранним работам полукубизме. У Кончаловского совсем отпала та серая, мутноватая, клочковатая, порой прямо–таки как будто неряшливая вата, которая прежде отталкивала меня от этого замечательного художника. У Лентулова выпрямились линии его рисунка, и дефигурации, бывшие данью этого большого таланта прихотям буржуазного упадка, им теперь совершенно отброшены.

Крайние левые товарищи художники Древин, Удальцова, Королев идут к здоровому, правильно понятому реализму. Ученики, которых художники показали на этой выставке, дали обещающие ученические работы. На первом месте по количеству, да, пожалуй, и по качеству работ стоит Кончаловский. На этот раз он дал множество пейзажей исключительной значительности. Радостной, бодрой красочностью, глубокой, не умиленно–преклоненной, а какой–то товарищеской любовью к природе, эмоцией бодрой уверенности насыщены его пейзажи. Они психологичны, но вместе с тем стихийны. Раздумье, даже налет грусти не заслоняют у него крепости и силы мира, в котором мы живем. В его радостности отсутствуют всякая нарядность и сладость. Все это крепко, все это по–мужски. Из пейзажей особенно великолепен «Ветлы перед прудом», представляющий собой, несомненно, в своем роде шедевр. Прекрасны также обнаженные женщины Кончаловского. «Женщина перед зеркалом» вся полна здоровья, это действительно прекрасный человек. Спина, вырисованная с любовью и мастерством, купается в воздухе, играет светом и тенями и почти классична по определенности и гармоничности своих форм. К сожалению, я должен сказать, что мне показалась неубедительной трактовка рук. Руки даны в смелом ракурсе, но перспектива их как будто не выдержана. Кончаловский почти равняется со старыми мастерами обнаженного человеческого тела, ему нужно обратить внимание на то, чтобы быть убедительным во всех деталях. Его большая «Даная» — превосходная вещь, с честью могущая занять место на выставке любых мастеров, но опять–таки я не уверен, что придирчивый критик не отметил бы некоторой анатомической слабости ног по сравнению с остальной фигурой.

В общем никогда еще Кончаловский не казался мне таким простым, таким искренним, таким сильным, таким радостным и умелым мастером. Даже превосходная общая выставка его произведений, показанная недавно Третьяковской галереей, менее удовлетворительна в этом отношении, чем ныне выставленные им 29 полотен.

Сейчас же вслед за ним идет И. И. Машков. Выставил он меньше — всего 25 вещей, но вещи эти прекрасны. В его пейзажах, может быть, есть немножко декоративности, есть еще что–то, напоминающее пейзажи Бёклина, какая–то словно фототипичность, некоторая искусственность освещения, но даже те пейзажи, в которых эти недостатки наиболее заметны, превосходны своей насыщенностью, пленяют тем, что перед вами портрет красавицы природы, сделанный влюбленным в нее мужественным человеком. Лучшие же из этих пейзажей очаровательны, и давно уже столь убедительных, столь радующих зрителя картин, пьянящих такой музыкой вольной, могучей, стихийной жизни, не приходилось мне видеть. В натюрмортах Машков поставил себе как бы совсем своеобразную цель. Он совсем не заботится о том, чтобы сделать их внутренне содержательными, то есть вскрыть какую–то таинственную, почти пугающую жизнь неживых вещей. Его просто интересуют чисто колористические задачи, чисто «валерные» отношения при этом. Он не приносит действительности в жертву ни красочным гаммам, ни объемам. Он просто бросает перед собой кисть винограда и другие фрукты, собирает букеты цветов, ставит между ними фарфор, любуется возникающей отсюда фейерверочной игрой красок и потом старается передать их на полотно иллюзионистски, как делали это великие натюрмортисты фламандской школы. Для этого нужно огромное техническое мастерство, и им Машков обладает вполне. Но даже не хочется говорить об этом мастерстве, до такой степени эти натюрморты прекрасны сами по себе. Я знаю, что в последнее время началось гонение на красоту. Красота и тем более «красивость» объявлены делом буржуазным.

Ну, извините, пожалуйста, это вы без хозяина судите, и я вас уверяю, что пролетарий тоже предпочитает красивых женщин, красивые пейзажи, красивую жизнь, как и другие. Это не кто иной, как мещанский философ Прудон старался навязать пролетариату совершенно ему не нужный аскетизм, и мне кажется, что нынешние потуги неэстетического эстетизма есть не что иное, как стремление мещанина–художника попасть каким–нибудь образом в тон новому хозяину, который пока еще молчит. И кажется этому угадывающему новатору, что легче всего приблизиться ему к пролетарию, если он будет работать по контрасту со старым искусством: если там царила красота, то, стало быть, чем же можно более показать свою революционность, как не изгнанием ее из ее исконной области? Конечно, рядом с этим большое значение имеет засилье симметрии, но симметрия сама идет к красоте, притом к той же самой по своей сущности, хотя и обновленной

Но всех этих новаторов не следует опасаться. Одно время я полемизировал со всеми этими однодневками, но за последние семь лет я имел достаточно примеров тому, как охрипшие крикуны унимаются и понемножку, не без оглядки, вступают на тот путь, который предопределен самой жизнью. А этот путь не может быть иным, как монументальным, насыщенным идеей и эмоцией реализмом, а тут о «красоте» и заботиться не придется, ибо реальность монументализированная, освещенная идеей и согретая чувством — прекрасна. Многочисленны и интересны работы Рождественского. Лиричны и содержательны—. Куприна. К сожалению, мало выставил Лентулов. Но его портреты и его пейзажи тем не менее занимают на выставке почтенное место.