|
Оценить:
|
Виновата ли она?
2
Я обернулся; это была прежняя девушка.
– Туда придем, – отвечал Леонид.
Девушка скрылась. Я взялся за фуражку.
– Куда же вы? Посидите, пойдемте, я познакомлю вас с нашими.
Я положил фуражку; он провел меня в гостиную. В больших креслах сидела высокая худощавая дама лет сорока пяти, рядом с нею помещался, должно быть, какой-нибудь помещик, маленький, толстенький, совсем белокурый, с жиденькими, сильно нафабренными усами, закрученными вверх, с лицом одутловатым и подозрительно красным. Лидия разливала чай, около нее сидели чопорно на высоких детских креслах две маленькие девочки.
Ученик мой подвел меня к даме и отрекомендовал. «Матушка моя», – отнесся он ко мне.
Госпожа Ваньковская кивнула мне слегка головою и, проговоря с обязательною улыбкою: «Очень приятно познакомиться», указала мне глазами на ближайший стул.
Я сел.
– Вы давно в университете? – спросила она меня.
– Четвертый год.
– Имеете батюшку, матушку?
– Имею-с мать.
– Как, я думаю, ей приятно, что вы в университете, я это сужу по себе: мне очень хочется, чтобы Леонид поступил поскорей в студенты, – проговорила г-жа Ваньковская. – Он, я думаю, ничего не знает, – прибавила она, взглянув на сына.
Леонид ничего на это не возражал, а только нахмурился и сел за чайный стол около сестры.
– Это не так трудно: если займется, так скоро приготовится, – отвечал я.
– Вы, пожалуйста, будьте с ним построже; у него прекрасные способности, только он очень ленив: это говорили все его учителя, – сказала г-жа Ваньковская и, найдя, конечно, что достаточно обласкала меня, обратилась к помещику:
– Какие у вас прекрасные лошадки, Иван Кузьмич, я всегда ими любуюсь.
– Очень приятно слышать, – отвечал тот.
– Премиленькие, небольшие, а очень красивенькие.
– Вятки-с.
– А, так это вятки! Я и не знала.
– Вятки-с. Они у меня возят воду и воеводу. Я на них в город езжу и в дорогах верст по семидесяти делаю, не кормя.
– Как это много! Они, я думаю, очень устают?
– Нет-с, ничего. Эта порода снослива, им часа два дайте вздохнуть и опять ступай смело на семьдесят верст; только чтоб горячих не напоить.
– Зачем же вы в городе всегда шагом ездите? – сказал вдруг Леонид, взглянув насмешливо на Ивана Кузьмича.
– Здесь нельзя шибко ездить, Леонид Николаич, – возразил тот. – На мостовой снег хуже песку; здесь один Кузнецкий проехать на рысях, так лошадь надорвешь.
– Другие же ездят?
– От других и мы не отстанем, давайте ваших коурых, потягаемся!
– Стану я с вами тягаться; я вас на одной версте обгоню на две версты.
– Шутите, а я бы с вами поспорил.
– Что тут спорить, все знают, что у вас лошади дрянь и вы жалеете их больше себя.
– Ну уж это, Леонид Николаич, вы ошибаетесь; у меня хоть лошади не дорогие, а не дрянь, и я не жалею их и езжу, где можно.
Этот спор Леонида, кажется, был очень неприятен матери.
– Лида! Что же чаю? – отнеслась она к дочери.
– Сейчас, – отвечала Лидия и сама подала матери чашку.
Та прихлебнула, сделала гримасу и проговорила:
– Опять сладко; никак ты не можешь примениться к моему вкусу.
– Позвольте, я разбавлю.
– Оставь уж, – возразила Ваньковская; в голосе ее слышалась досада.
Лидия немного сконфузилась и пошла к чайному столу.
– А Ивану Кузьмичу чаю? – сказала мать.
– Он готов, – отвечала дочь, указывая глазами на стакан чаю, стоявший на краю стола.
– Виноват-с, – перебил Иван Кузьмич, быстро вставая и беря стакан, и, как-то особенно расшаркавшись перед Лидой, пробормотал ей что-то. Она, с своей стороны, ничего не отвечала.
Мне и Леониду подал чай лакей. Леонид закурил себе сигару и подал другую мне. Я отказался.
– Что же ты, Леонид, Ивану Кузьмичу не предложишь трубку? – сказала мать.
Леонид нахмурился.
– Хотите? – спросил он Ивана Кузьмича.
– Прошу вас, – отвечал тот.
– Подай сюда трубку, – сказал Леонид человеку.
Я между тем стал внимательно смотреть на молодую девушку, которая поила маленьких сестер чаем. Чем более я в нее вглядывался, тем более она мне нравилась. Она была далеко не красавица, но в то же время в ней было что-то необыкновенно милое и доброе, что невольно влекло к ней с первого раза. Чайный стол, наконец, был убран, разговор как-то не клеился: мать говорила вполголоса с Иваном Кузьмичом; Лидия Николаевна села за работу; мой ученик молчал и курил. Я хотел было уйти домой, но Леонид встал, раскрыл стоявшую тут рояль и, не обращая ни на кого внимания, сел и начал играть. Я невольно стал вслушиваться; в игре его, кроме мастерского приема, слышалось что-то энергическое, задушевное. Молодая девушка, умышленно или нет, не знаю, пересела рядом со мною. Леонида слушали внимательно все: Иван Кузьмич придал лицу грустное выражение, мать потупилась, даже маленькие девочки перестали между собою болтать.
– Как брат хорошо играет, – сказала мне Лидия Николаевна.
– А вы любите музыку?
– Очень.
– А сами музыкантша?
– Да… но нет, я гораздо хуже его играю.
Леонид вдруг на половине пьесы остановился, встал, сел около меня и опять нахмурился.
В остальную часть вечера Иван Кузьмич принимался несколько раз любезничать с Лидиею Николаевною; она более отмалчивалась. Леонид беспрестанно говорил ему колкости, на которые он не только не отвечал тем же, но как будто бы даже не понимал их.
Возвратившись домой, я все думал о моих новых знакомых; более всех мне понравились Лидия Николаевна и Леонид. Старшая Ваньковская, Марья Виссарионовна, как назвал мне ее Леонид, произвела на меня какое-то неопределенное впечатление, а этот Иван Кузьмич плоховат. И что он такое тут? Родня, знакомый, жених?
