|
Оценить:
|
Виновата ли она?
4
Интересный разговор наш был прерван на этом месте приездом Леонида с матерью.
Мы ушли с ним в кабинет.
В этот раз я не совсем добросовестно исполнял обязанность наставника. Теорию неопределенных уравнений растолковал так неопределенно, что это даже заметил мой воспитанник, хотя и слушал меня по обыкновению очень невнимательно.
– Вы что-то сегодня совсем непонятно рассказываете, – сказал он с обыкновенною своею откровенностию.
– Мне нездоровится, – отвечал я.
– Ну так оставьте, и мне надоело. – Пойдемте в гостиную.
Я только того и ждал и дал себе слово во что бы то ни стало возобновить с Лидиею Николаевною прежний разговор, но на беду мою несносный Иван Кузьмич был уже тут и сидел рядом с нею. Марья Виссарионовна рассказывала какую-то длинную историю про одну свою родственницу, которой предстояла прекрасная партия и которую она сначала не хотела принять, но потом, желая исполнить волю родителей, вышла, и теперь счастливы так, как никто; что, наконец, дети, которые слушаются своих родителей, бывают всегда благополучнее тех, которые делают по-своему. Говоря это, она переглядывалась с Иваном Кузьмичом, который ей поддакивал, и взглядывала на дочь; та сидела, потупившись, и ни слова не говорила. Леонид слушал мать с насмешливою улыбкою. Мне бы, вероятно, целый вечер не удалось переговорить с Лидиею Николаевною, но приехала Пионова. С нежностию поздоровалась она с Марьею Виссарионовною, издала радостное восклицание при виде Ивана Кузьмича, который у ней поцеловал руку, и тотчас же начала болтать, а потом, прищурившись, взглянула в ту сторону, гае сидел Леонид, и проговорила сладким голосом:
– Вы здесь, Леонид Николаич, я вас и не вижу… Здравствуйте!
Тот не пошевелился и ни слова не сказал; меня и Лидию Николаевну она по обыкновению не заметила. Лида вышла, наконец, в залу, я тоже последовал за нею, благословляя в душе приезд Пионовой. Когда я вошел, Лидия сидела на небольшом диване, задумавшись. Увидев меня, она улыбнулась и проговорила:
– Я ушла, там очень жарко, посидимте здесь.
Я стал около нее.
– Вы будете у нас завтра? – спросила она.
– Буду.
– А послезавтра?
– Послезавтра воскресенье, урока у меня нет.
– Ничего, приходите обедать и на целый день.
Я обмер от радости.
– Завтра я не буду целый день дома, – прибавила Лидия.
– Где ж вы будете? – спросил я.
– В пансионе у madame Жарве. Там завтра акт и вечером бал.
– Стало быть, вы завтра будете веселиться?
– Какое веселье!.. Я не люблю балов, но я там училась; начальница меня очень любила; сама приезжала и просила, чтоб мамаша меня отпустила; она очень добрая!
– Я знал одну из воспитанниц madame Жарве; та не похожа на вас и, кажется, очень любит балы.
– Кто такая?
– Вера Базаева, которая мне еще как-то кузиной приходится.
– Верочку Базаеву? Она вам кузина! Эта наша пансионская красавица. Скажите, где она и что делает?
– Я думаю, танцует и кокетничает.
– Право? Она, впрочем, всегда была немного кокетка, а какая хорошенькая! Сначала я была с ней дружна, а потом расстались холодно; она тогда зиму жила здесь, очень много выезжала, и мы почти не видались.
– У меня с нею почти были такие же отношения: на первых порах мы с ней очень скоро подружились, или по крайней мере она уверяла меня, что ей очень ловко танцевать со мною вальс, а я находил, что она очень хороша собою.
– Вы не были в нее влюблены?
– Нет.
– Не может быть.
– Отчего же не может быть?
– Оттого, что она так мила, что нравится всем.
– На первый взгляд, может быть, а потом, вглядевшись, увидишь, что красоте ее многого недостает.
– Чего ж недостает?
– Мысли, чувства, души.
Лида не возражала.
– Вы напрасно думаете, – продолжал я, – чтоб я мог быть влюблен в Базаеву; по моим понятиям, женщина должна иметь совершенно другого рода достоинства.
– А именно?
– Вы желаете знать?
– Очень.
– Женщина должна быть не суетна, а семьянинка, кротка, но не слабохарактерна, умна без педантства, великодушна без рисовки, не сентиментальна, но способна к привязанности искренней и глубокой, – отвечал я.
В голове моей давно уже приготовлен был для Лидии Николаевны этот очерк идеала женщины.
– А наружность? – спросила она.
– Наружности я и определять не хочу. Эти нравственные качества, которые я перечислил, так одушевят даже неправильные черты лица, что она лучше покажется первой красавицы в мире.
– Таких женщин нет.
– Нет, есть.
– Вы, стало быть, встречали?
– Может быть.
– Желала бы я посмотреть на такую женщину.
Я ничего не отвечал. Дело в том, что под этим идеалом я разумел ее самое. Несколько времени мы молчали.
– Вы, Лидия Николаевна, говорили, что никогда и никого не полюбите? – начал я.
– Да.
– Стало быть, вы никогда и замуж не пойдете?
– Нет, пойду.
– По расчету?
– Да, по расчету, – отвечала она.
И мне показалось, что, говоря это, она горько улыбнулась.
– Я не ожидал от вас этого слышать.
– Отчего ж не ожидали; это очень покойно; по крайней мере, если муж разлюбит, то не так будет обидно.
– Перестаньте так говорить, я вам не верю.
– Нет, правда.
– Правда?.. – начал было я.
– Постойте, – вдруг перебила меня Лидия Николаевна, – там, кажется, говорят про меня.
– Что такое вас встревожило? – спросил я.
– Так, ничего, – отвечала Лидия Николаевна.
– Ах, какая эта Пионова несносная! – прибавила она как бы про себя.
– Lydie, ou etes vous? – раздался голос Марьи Виссарионовны из гостиной.
– Ici, maman, – отвечала Лидия.
