Выбери любимый жанр

Оценить:

Тысяча душ

Оглавление

– Здесь, барышня, дожидается, – отвечала та.

– Зачем вам извозчик? – спросил Калинович.

– Так, я хочу кататься, – отвечала жеманно Амальхен и опять запела:

Mit den braven Officier'n
Ganz besond'rs mit Kirassier'n.

– А мне можно с вами? – спросил Калинович.

– Да.

– Ну так ступайте одевайтесь!

– Да, – подхватила Амальхен и, запев:

Galopaden tanz ich gern..
Mit den jungen hubscnen Herr'n, –

ушла в свою спаленку. Через минуту она возвратилась в дорогом салопе и в шляпе с черной блондовой вуалью.

У подъезда их ожидал фаэтон парой.

– Куда ж мы поедем? – спросил Калинович.

– А, да, далеко поедем; я хочу… – отвечала Амальхен.

– Поезжай куда-нибудь подальше, – приказал Калинович извозчику.

Тот сначала вывез их на Адмиралтейскую площадь, проехал потом мимо Летнего сада, через Цепной мост и выехал, наконец, в Кирочную.

– Куда ж еще? – спросил он.

– Домой, я думаю, – сказал Калинович.

– А, да! Il fait froid, – отвечала Амальхен.

– Домой! – крикнул Калинович.

У подъезда квартиры Амальхен первая выскочила из фаэтона.

– Что ж, барышня, когда же деньги-то? – спросил извозчик, обертываясь.

– Деньги завтра, – отвечала Амальхен, стоя уже в дверях и опять напевая:

Galopaden tanz ich gern…

– Как же завтра? Помилуйте, хозяин с нас спрашивает! – вопиял извозчик.

– А завтра! – повторила Амальхен.

– Сколько тебе? – спросил Калинович.

– Двадцать пять рубликов, ваше благородие, сделайте божескую милость. Что ж такое? Нас ведь самих считают.

– Какие же двадцать пять рубликов? Проехал три переулка… – возразил Калинович.

– Какие три переулка! Пятые сутки здесь дежурим. Хозяин ведь не терпит. Помилуйте, как же это возможно?

– Что ж, отдать ему? – спросил Калинович.

– А, да, – разрешила Амальхен и убежала.

Калинович отдал извозчику.

«Черт знает, что я такое делаю!» – подумал он и вошел за хозяйкой.

Чрез несколько минут они снова уселись на диван. Калинович не мог оторвать глаз от Амальхен – так казалась она мила ему в своей несколько задумчивой позе.

– Маша, чай! – крикнула Амальхен.

Та подала красивый чайный прибор с серебряным чайником и графинчиком коньяку.

Чашку Калиновича Амальхен долила по крайней мере наполовину коньяком.

– Я не пью, – проговорил было тот.

– О, нет, пей, – сказала она.

– В таком случае пей и ты, – подхватил Калинович и, налив ей тоже полчашки, выпил свою порцию залпом.

– Послушай, – начал он, беря Амальхен за руку, – полюби меня!

– О, нет!

– Отчего ж нет?

– Так… – отвечала она и запела:

Galopaden tanz ich gern…

– Замолчи ты со своим Galopaden!.. Отчего ж нет? – воскликнул Калинович, ероша свои волосы.

– Так: у меня есть старик… он не хочет этого.

– Ну, к черту старика! – проговорил Калинович и обнял ее.

– О, нет; он мне денег дает, – отвечала Амальхен.

– У меня денег больше! Я тебе больше дам! Сколько хочешь? Возьми еще двадцать пять?

– Да… нет… этого нельзя.

– Отчего же нельзя? Сколько же тебе?

– Мне много надо.

– Сколько же? – повторил Калинович. – Хочешь пятьдесят?

– Фи, нет! – возразила Амальхен.

– Пятьдесят, – повторил Калинович и, как бы шутя, загасил свечку.

– Шалун! – сказала Амальхен.

III

Проводить время с Амальхенами было вовсе для моего героя не обычным делом в жизни: на другой день он пробирался с Гороховой улицы в свой номер каким-то опозоренным и расстроенным… Возвратившись домой, он тотчас же разделся и бросился на постель.

«Боже! До какого разврата я дожил! Настенька, друг мой! Простишь ли ты меня?» – восклицал он мысленно, хотя мы знаем, как постоянно старался он уверить себя, что эта женщина для него не имеет никакого значения. Часам к пяти, наконец, нервы его поуспокоились. Калинович невольно заглянул в свой бумажник и усмехнулся: там недоставало ровно двухсот целковых. «И это в один день!» – подумал он и с ужасом вспомнил, что в восемь часов к нему обещалась приехать Амальхен. Чтоб спасти себя от этого свидания, он решился уйти на целый вечер к Зыкову, который был действительно его товарищ по гимназии и по университету и единственный друг его юности. Во время студенчества они жили на одной квартире, и если этот человек в самом деле полный распорядитель при журнале, то все для него сделает.

Зыков жил на дворе в четвертом этаже; на дверях его квартиры вместо медной дощечки был просто приклеен лоскуток бумаги с написанной на нем фамилией; но еще более удивился Калинович, когда на звонок его дверь отворила молодая дама в холстинковом платье, шерстяном платке и с какой-то необыкновенно милой и доброй наружностью. Догадываясь, что это, должно быть, жена хозяина, он вежливо спросил:

– У себя господин Зыков?

– У себя; но он болен, – отвечала дама.

– Меня он, может быть, примет; я Калинович, – назвал он себя.

– Ах, да, вероятно! – подхватила дама.

Калинович вошел вслед за ней; и в маленькой зальце увидел красивенького годового мальчугана, который, на своих кривых ножонках и с заткнутым хвостом, стоял один-одинешенек. Увидя, что мать прошла мимо, он заревел.

– Перестань, Сережа, перестань; сейчас возьму, – говорила та, грозя ему пальцем и уходи в дверь направо.

«Неужели у них даже няньки нет?» – подумал Калинович.

Дама назвала его фамилию.

– Будто?.. Не может быть! – послышался задыхавшийся от радости голос Зыкова.

Калинович не утерпел и вошел, но невольно попятился назад. Небольшая комната была завалена книгами, тетрадями и корректурами; воздух был удушлив и пропитан лекарствами. Зыков, в поношенном халате, лежал на истертом и полинялом диване. Вместо полного сил и здоровья юноши, каким когда-то знал его Калинович в университете, он увидел перед собою скорее скелет, чем живого человека.