|
Оценить:
|
Том 1. Повести и рассказы. Записки врача
- Предыдущая
- 51/139
- Следующая
51
— Что так?
— Прогулял два дня. Четыре рубля штрафу да четыре заработку — восемь целковых… Нужно наверстывать… До полночи посплю, а там опять пойду ось точить.
— Все работать… Когда же жить?
Он устало махнул рукою.
— Наша жизнь уж пропита!
— Три дня этак проработаешь — опять запьешь.
— Понятное дело…
За станцией, дрожа и покрывая свист метели, оглушительно загудел гудок. Толпа колыхнулась и устремилась к барьерам. Ворота распахнулись. Теснясь и спеша, рабочие пятью узкими потоками двигались между барьерами к воротам. У конца барьеров сторожа обыскивали выходящих, быстро проводя у каждого рукою спереди и сзади. Мы с соседом втиснулись в барьер и продвинулись к выходу. Перед нами плотный и неуклюжий сторож тщательно и не торопясь ощупывал высокого рабочего.
— Да ты скоро? — сердито крикнул токарь. — Полчаса ждать тебя тут! Вшей, что ли, ты ищешь у него?
— Поговори у меня! — хладнокровно произнес сторож.
Он пропустил обысканного рабочего.
— Что стали? — крикнули сзади, напирая.
— Ну, дедо, держись!.. Дави, ребята!
— Черти! Кишки выдавили!..
Толпа стремительно наперла сзади и вытолкнула стоявшего впереди токаря, так что он проскочил мимо сторожа.
Сторож повернулся быстро и неуклюже, как медведь, поймал токаря за рукав, а другою рукою сорвал с него шапку и отбросил ее далеко в снег.
У токаря блеснули глаза.
— Ах ты негодяй! — крикнул он. — А если я с тебя шапку сорву?!
— Знай порядок! Куда прешь? — грубо ответил сторож.
— Ступай подыми шапку! — яростно крикнул токарь, наступая на него. Толпа грозно зароптала.
— А в контору хочешь? — выразительно спросил сторож.
— Вот тебе контора!
Токарь сорвал со сторожа картуз с бляхою и швырнул его навстречу метели.
Сторожа схватили токаря.
— Веди его в контору!
— Погодите, любезные, мы все в контору пойдем! — сказал я. — Мы там справимся, смеете ли вы с нас шапки срывать.
Старшего отметчика в проходной конторе не было: он как раз ушел за чем-то. Мы остановились в ожидании. его у входа. Сторож стоял и крепко держал токаря за рукав.
— Не держи меня, я сам не уйду! — бешено крикнул токарь, вырывая руку.
— Ты у меня поговори! — пригрозил сторож и схватил его снова.
Сторож был теперь без шапки. Я вгляделся в него: крупные губы, странно знакомое лицо под волосами в скобку…
— Ванька, да это ты?! — с удивлением воскликнул я.
— Вот те и Ванька! — грубо ответил сторож.
Наши показания не повели ни к, чему. Токаря уволили с завода, а сторож остался. Массивный и неуклюжий, он стоит у ворот, застыв в тупом величии. Этакого грубого скота я еще не встречал. Думаю, недолго до того, что как-нибудь в укромном месте его изобьют до полусмерти.
— Да, вот те и Ванька!..
На эстраде
Большая зала была ярко освещена. На широкой эстраде, за столиком с двумя свечами, сидел писатель Осокин и, напрягая слабый голос, читал по книге отрывок из своего рассказа. Зала была переполнена публикою, но в ней было тихо, как в безветренную сентябрьскую ночь в поле. Когда Осокин отводил взгляд от книги, он видел внизу смутное море голов и сотни внимательных глаз, устремленных на него…
Осокин был бледен. Читал он неразборчиво и плохо, и на душе у него было странно: он читал самое задушевное и дорогое для него из всего, им написанного; перед ним живьем находился тот невидимый, далекий читатель, которого ему так всегда хотелось увидеть; а между тем то, что читал Осокин, в его собственных ушах звучало чуждо и фальшиво, а слушатели казались совсем не теми читателями, для которых он писал.
Ему все больше хотелось поскорее кончить. Он стал пропускать одни фразы, комкать другие. Вот, наконец, абзац, отчеркнутый синим карандашом… Конец!
Осокин закрыл книгу и встал. Море голов сразу всколыхнулось, со стен и с потолка с оглушительным треском как будто посыпалась штукатурка: это загремели рукоплескания. Осокин неуклюже поклонился и, кусая губы, с бледным, злым лицом, вышел через маленькую дверцу в «артистическую».
Из залы неслись рукоплескания. Перед зеркалом молодая декольтированная дама, которой предстояло петь после Осокина, дрожащими от волнения руками оправляла прическу. Отыгравшая уже толстая дама-пианистка внимательно смотрела на Осокина. За столом с закусками распорядители угощали и занимали артистов и артисток.
Господин средних лет, с черною бородкою и в золотом пенсне, подхватил Осокина под руку и, оживленно говоря что-то, сел с ним на диван. Осокин не знал, где и когда познакомился с господином, но тот держался с ним как хороший знакомый.
— С успехом!.. Вот это так успех! — говорил господин. — Слышите, как беснуются? Никому так не хлопали!.. Нужно выйти, раскланяться.
— Ну их к черту! — сердито ответил Осокин.
— Нельзя, Сергей Васильевич, нельзя! — произнес господин с улыбкою, с какою обращаются к милым, но ничего не понимающим детям. — Как-никак, а нужно уважать публику.
В артистическую вбежал распорядитель с розеткою в петлице.
— Всё вас зовут, кричат! — с почтительною улыбкою обратился он к Осокину.
— Пускай! Я не пойду! — упрашивающе сказал Осокин.
— Нет, нет, нет! Нельзя, никак нельзя! — неумолимо воскликнул господин в пенсне, шутливо взял Осокина под руку и заставил его встать.
Распорядитель приятно и почтительно улыбался.
— Барышни всю воду распили по глоткам из стакана, из которого вы отхлебнули во время чтения, — сказал он.
- Предыдущая
- 51/139
- Следующая
