Иван Путилин и Клуб червонных валетов (сборник)

• Предыдущая
• 44/61
• Следующая

– Э, полно, не трусь, доктор. Во-первых, медведь не тронет, а во-вторых, у нас с тобой три револьвера. Стрелять мы с тобой оба умеем. Что касается «разбойничков» – так они повывелись.

– Могу я задать тебе несколько вопросов, Иван Дмитриевич?

– Сколько угодно.

– Чего ты добиваешься?

– Отыскать сына рыбинского миллионера.

– Здесь? В лесу?

– Вот именно: здесь, в лесу.

– Но почему, на каком основании?

– Видишь ли, человек он «созерцательный», один из тех своеобразных мистиков, которых то и дело выдвигает наш великий черноземный народ. Его куда-то все тянет с победной силой. Ему тесно, противно среди обыденных людей, с их будничными, пошло прозаическими интересами, помыслами. Такие люди обязательно создают себе особый духовный мир.

– Маньяки…

– Возможно. У всякого человека есть своя точка. Молодой Арефьев (такова была фамилия рыбинского богатея) свихнулся еще на почве религиозного фанатизма.

– Но почему ты полагаешь, что он попал именно сюда, в этот лес?

Путилин усмехнулся.

– Потому что высадиться с парохода он мог только на пристани этого села. Об этом я осведомился у капитана. В селе ему делать нечего.

– Почему?

– Да потому, что это село – загульное, хмельное, как все крупные поволжские села. А загула и хмеля он органически не переваривает.

Все с большим и большим удивлением глядел я на моего друга.

Он говорил обо всем этом с такой уверенностью, словно все ему было безусловно известно.

– Ты помнишь, доктор, текст записки исчезнувшего сына миллионера, которую он оставил отцу и которую я прочел вслух в каюте?

– Помню.

– Так изволишь ли видеть. В ней, читая, я пропустил четыре слова. Только четыре слова. Пропустил я их умышленно вот почему: во-первых, я не хотел наносить лишний удар несчастному отцу, с которым того и гляди мог сделаться удар, а во-вторых, в ту секунду и для меня самого смысл этих четырех слов был темен, неясен…

– А теперь?

– Пораздумав, я вывел «кривую». Ошибся я или нет, покажет будущее.

– Ты мне не скажешь, что это за слова?

– Зачем? Если мы потерпим поражение – этим делу не поможешь; если мы победим – тебе все будет ясно и понятно потом.

Ночевали мы под развесистыми елями. Под голову – кулак, под спину – древесные сучья. Это действительно пахло Купером и Майн-Ридом! Я замечал, с каким мучительным напряжением всматривался Путилин в окружавший нас лес, в дороги, тропинки, в стволы деревьев. Словно он увидеть хотел что-то незримое.

– Гм… странно… вторые сутки на исходе… Или мы заблудились, или двуногие бегуны схоронились еще дальше.

– О каких двуногих бегунах ты говоришь, Иван Дмитриевич? – спросил я, удивленный.

– О, страшны они, доктор, гораздо страшнее других лесных обитателей, вроде волков или медведей!

Потом, помолчав, он положил свою руку мне на плечо.

– Имей в виду, доктор: если нас сведет судьба с людьми, кто бы они ни были, ты притворись немым.

– Немым?

– Да-да.

– Это зачем же?

– Так надо. А впрочем, я тебе поясню. Ты ведь текст Святого Писания знаешь неважно?

– Отвратительно. Как доктор медицины…

– Знаю, знаю. В этом-то вот и вся штука, что ты можешь ошибиться.

Вдруг Путилин потянул воздух носом.

– Ого! Дымком потянуло. Так-так…

Тайник изуверов-фанатиков

– Стой! Кто идет? – послышался резкий, грозный окрик.

Путилин схватил меня за руку, выразительно пожав ее.

Из-за густой чащи деревьев, скрывающих еле заметную тропку, выросла перед нами огромная мускулистая фигура рыжего детины, одетого в белую холщовую рубаху.

– Стой! Кто такие? Откуда?

Мрачно, подозрительно горят узкие щелки глаз.

Волосатая рука, способная ударом убить медведя, сжимает толстенный сук-палку.

Путилин сразу преобразился.

Согнулся, задрожав мелкой старческой дрожью, и прошамкал:

– Малость слепенький со немым глухим, раб божий Сиона горняго!

– Ну-ка, дай воззриться на тебя, старче! – лесной двуногий медведь пристально и подозрительно уставился на нас.

– Веры какой? – прозвучал новый резкий вопрос.

– Праведной, – ответил Путилин.

– Всяка вера праведна для тебя и меня. Ты-то какой?

Я, каюсь, испытывал пренеприятные минуты. Этот лесовик не внушал мне ничего, кроме отвращения и страха. «Пронеси создатель!

Влопались, кажется» – пронизывала меня мысль.

– Я-то какой веры? – продолжал шамкать Путилин. – А бегунной, той, что во лесах дремучих хоронится от насильников проклятых, той, что со зверьми беседушку ведет, а не со смутьянами.

Этот ответ, по-видимому, расположил рыжего детину в нашу пользу.

– Так ли? А твой приятель – так же верит?

– А ты поспрошай его: коль немой – так ответит, коль глухой – так услышит.

Путилин дико, страшно расхохотался старчески-дрожащим хохотом.

– Ого-го-го-го!.. – прокатился крик.

Задрожал дремучий лес.

Эхо подхватило исступленный хохот старого «фанатика» и гулко разнесло его по окрестности.

Путилин к вящему моему ужасу и изумлению стал приплясывать, словно одержимый бесами.

Он размахивал руками и потрясал своей шапкой-скуфьей.

– Ой, сруб, мой сруб! Вы горите, поленца мои, вы сверкайте, уголечки мои! Ой, верушка моя, ой, желанная моя!

– Наш! Наш! Наш! – дико взвизгнул «сторожевой» парень, охраняющий вход в тайник сектантов-изуверов.

Он стал тоже приплясывать.

Чувствуя, что и мне, собственно говоря, следует принять участие в этой непонятной для меня, какой-то чисто языческой пляске, я тоже завертелся.

Какие «pas» я откалывал – ведает один Аллах, пророк его – Магомет, да засыпающий поволжский бор.

• Предыдущая
• 44/61
• Следующая