Старческий грех

Оглавление

– Славно, ребята, славно! – говорил им извозчик, быстро проезжая.

Мальчишки бежали за ними вперегонку отворить и другие воротцы.

– Ай-да, ребята! Назад поеду, беспременно по трепке каждому привезу! – отблагодарил он их на прощанье, и в то же время, кажется, ему ужасно хотелось заговорить с своим седоком.

– Это вон гавриловского барина усадьба-то, – сказал он, показывая на видневшиеся далеко-далеко строения. – Вся, братец ты мой, каменная, – прибавил он.

– Что же, он богат, видно? – спросил Иосаф.

– И, господи, сколько деньжищев; а холостой… не хочет жениться-то!..

И затем они проехали около каких-то, должно быть, заводов и, как-то пробравшись задами, мимо гумен, хмельников, вдруг наткнулись опять на деревню, но уже с отворенными воротцами. У крайней избы, на прилавке, стоял прехорошенький мальчик и ревмя ревел.

– Не плачь, не плачь, воротимся, – сказал ему ямщик.

– Да я не об вас, а об мамоньке, – отвечал ребенок.

– Эко, брат, а я думал, что об нас, – говорил зубоскал.

На половине улицы они очутились ровно перед тремя дорогами.

– О, черт! Тут, пожалуй, заплутаешь, надо поспросить, – сказал извозчик и, ловко соскочив с передка, подошел к одной избе и начал колотить в подоконник кнутовищем.

– Эй, баушка, где ты тут засохла, – выглянь-ка! – произнес он, и в окно в самом деле выглянула старуха.

– Как тут ехать в Чурилово: направо, налево или прямо в зубы?

– Ой, чтой-то, господь с тобой, зачем в зубы?.. Поезжай налево, – отвечала старуха.

– А как расстоянье-то ты обозначишь? Далеко ли еще?

– Да верст пять…

– Это ладно! Кабы не так спешно было, так в гости бы к тебе заехали. Прощай! Поворотов не будет?

– Ну, какие повороты! – заключила старуха, смотря на него с заметным удовольствием, когда он опять молодцевато вскочил на передок и поехал.

В перелеске потом они встретили идущего по опушке мужика с топором. Извозчик не утерпел и с ним заговорил:

– Что, дядя, далеко ли до Чурилова?

– Верст семь будет, – отвечал тот сердито, уходя за кусты.

– Спасибо, что мало накинул, экой добрый, – говорил балагур… – Речка-то какая славная, – прибавил он, подъезжая к мосту. – Вот напиться бы: вода какая чистая…

– Ну, напейся, – сказал ему Иосаф, и извозчик, кинув вожжи, прямо с телеги соскочил через перила на берег и, наклонившись, напился из пригоршней.

– Солонины этой проклятой на постоялом дворе налопаешься, ужасть как пьется! – сказал он и с полнейшим удовольствием, подобрав вожжи, погнал лошадей во все лопатки.

– Вон оно самое Чурилово и есть! – сказал он, мотнув головой на открывшуюся совершенно голую усадьбу, торчавшую на гладком месте, без деревца и ручейка и даже, кажется, без огорода.

Иосаф между тем начинал чувствовать всю щекотливость своего положения: ехать в первый раз в дом и прямо просить денег, черт знает что такое! Но зато извозчик не унывал: как будто бы везя какого-нибудь генерала, он бойко подлетел к воротам на красный, огороженный простым огородом двор и сразу остановил лошадей. Окончательно растерявшийся Иосаф начал вылезать из телеги, и странная, совершенно неожиданная сцена представилась его глазам: на задней галерее господского дома, тоже какого-то обглоданного, сидела пожилая, толстая и с сердитым лицом дама и вязала чулок; а на рундучке крыльца стоял сам майор Одинцов, в отставном военном сюртуке, в широких шальварах и в спальных сапогах. Он выщелкивал языком «Камаринскую» и в то же время представлял рукой, что как будто играет на балалайке, между тем как молодой дворовый малый, с истощенным и печальным лицом, в башмаках на босу ногу, отчаянно выплясывал перед ним на песке. По временам майор взмахивал рукой, и малый, приостановясь в ухарской позе и вскинув руками, шевелясь всем телом, как делают это цыгане, начинал гагайкать: Ха, ха, ха, ха! Ха, ха, ха, ха! Майор при этом тоже прихлопывал в ладоши и прикрикивал: Ха, ха, ха, ха! Ха, ха, ха, ха!

– Иван Дмитрич, прекратите, наконец, это! К нам кто-то приехал, – сказала ему вполголоса дама.

– А, извините! – проговорил майор, увидев подходящего Иосафа и сходя к нему с крыльца.

– Извините!

Иосаф, в свою очередь, тоже извинился и назвал свою фамилию.

– Вы меня, может быть, не узнали? – прибавил он.

– Напротив, душевно рад… Каково пляшет? – прибавил майор, указывая на стоявшего уже в вытяжку малого.

Иосаф не мог при этом не заметить, что лицо хозяина сильно пылало, а из рта несло как из винной бочки.

– Однако позвольте же вам представить: супруга моя, Настасья Ардальоновна! – сказал, расшаркиваясь, майор и показывая на даму. – Прошу покорнейше в комнаты. Ты тоже иди! – прибавил он парню.

Все вошли в залу: Ферапонтов впереди, а хозяин сзади его и все продолжая расшаркиваться. Хозяйка явилась через другие двери и сейчас же села и приняла как бы наблюдательный пост. В комнате этой, несмотря на ходивший всюду сквозной ветер, почему-то сильно пахнуло кошками.

– Позвольте мне перед вами потанцевать? – проговорил вдруг майор, усадив гостя.

– Сделайте одолжение, – отвечал Иосаф.

– Мазурку вам угодно? – продолжал хозяин.

– Что вам угодно, – отвечал Иосаф.

– Иван Дмитрич, надобно бы, кажется, это оставить, – произнесла хозяйка, но майор только махнул ей рукою.

– Митька! – крикнул он.

В залу вошел тот же малый.

– Мазурочный вальс! Играй и учись у меня!

Парень подошел к стоявшему в углу полинялому ящику, похимостил что-то тут около него и, воткнув в дыру висевший на стене ключ, начал им вертеть. Оказалось, что это был небольшой органчик: «Трым-трым! Трым-трым!» – заиграл он мазурку Хлопицкого, и майор, как бы ведя под руку даму, нежно делая ей глазками, пошел, пристукивая ногами, откалывать танец.