Старческий грех

• Предыдущая
• 25/31
• Следующая

– Господин чиновник! Я вот вам свидетельствую, что этот мерзавец… с этой моей подлой тварью… помилуйте, что это такое? – объяснила Иосафу старуха, показывая на извозчика и на девку.

– Да чтой-то, сударыня, какие вы, барыня, право! – говорил Михайло, отворачивая глаза в сторону. – Только себя, право, беспокоите… – прибавил он и подлетел было к ее ручке.

– Прочь, развратитель!! – крикнула на него старуха. – Можете себе представить, – обратилась она опять к Иосафу, – всю ночь слышу топ-топ по чердаку то туда, то сюда… Что такое?.. Иду… глядь, соколена эта и катит оттуда и подолец обдергивает. Гляжу далее: и разбойник этот, и платочком еще рожу свою закрывает, как будто его подлой бороды и не увидят.

– Да я, право, сударыня… – заговорил было опять Михайло.

– Молчи и сейчас же бери своих одров и долой с моего двора. Я не могу терпеть в моем доме таких развратников. А тебя, мерзавка, завтра же в земский суд, завтра! – продолжала старуха, грозя девке пальцем. – Помилуйте, – отнеслась она снова к Иосафу, – каждый год, как весна, так и в тягости, а к Успенкам уж и жать не может: «Я, барыня, тяжела, не молу». Отчего ж Палагея не делает того? Всегда раба верная, раба покорная, раба честная.

– Матушка, это тоже божья власть! – ответила, наконец, и Марфа. – Палагея также не лучше нас, грешных; но так как сухой человек, так, видно, не пристает к ней этого.

– Молчи! – крикнула на нее старуха. – А ты убирайся: нечего тебе тут и стоять, вытянувши свою подлую харю!

Извозчик пошел.

– Позвольте уж и мне в таком случае проститься, – проговорил Иосаф.

– Как вам угодно! Ваша воля! Я вам не поперетчица, – проговорила старуха и торжественно ушла в комнату.

Девка тоже, не поднимая глаз, убралась в кухню.

Иосаф отыскал свою фуражку и пальтишко. Выйдя на крылечко, он нашел, что Михайло стоял уже тут на своей паре и только на этот раз далеко был не так разговорчив, как прежде. Иосаф, несмотря на свою скромность, даже посмеялся ему:

– Что, брат, попался?

– Да поди ж ты ее, старую ведьму, какова она! – отвечал Михайло как-то неопределенно и во всю остальную дорогу не произнес ни одного слова.

XI

Всего еще только благовестили к поздним обедням, когда они подъехали к городу. Иосаф велел себя прямо везти к Приказу.

– Пришел наш черт-то, явился откуда-то, – перешепнулись между собой молодые писцы, когда он проходил, не отвечая почти никому на поклоны, через канцелярию в присутствие.

Член уж был там и сбирался ехать к губернатору.

– Что это вы не ходили? – спросил он.

– Болен был-с, – отвечал Иосаф.

– Ну, примите без меня, если что спешное будет, – проговорил старик, уходя.

– Хорошо-с, – отвечал Иосаф и остался в присутствии.

Он подошел по обыкновению к своему любимому окну и стал грустно смотреть в него.

– Здравствуйте, батюшка Иосаф Иосафыч, – раздался почти над самым ухом его какой-то необыкновенно вежливый голос.

Бухгалтер обернулся – это был бурмистр графа Араксина, всего еще мужик лет тридцати пяти, стройный, красавец из себя, в длиннополом тончайшего сукна сюртуке, в сапогах с раструбами, с пуховой фуражкой и даже с зонтом в руке, чтобы не очень загореть на солнце.

– Взнос за вотчину! – проговорил он, проворно вытаскивая из кармана своих плисовых штанов огромную пачку ассигнаций и кладя на стол. – Квитанцию, Иосаф Иосафыч, нельзя ли, сделать божескую милость, к именью выслать, – прибавил он.

– К именью?

– Да-с, так как я тоже теперь еду в саратовские вотчины. Его сиятельство, господин граф, так и писать изволили: деньги, говорит, ты внеси, а квитанция чтобы, говорит, здесь была, по здешним, значит, приходо-расходным книгам зачислена.

– Где ж тут нам пересылать? Заваляется еще как-нибудь! – проговорил Иосаф, механически считая деньги.

– Да ведь это, сударь, что ж такое? Все единственно… Ежели мы теперь деньги внесли, все одно покойны, хошь бы они, сколь ни есть, тут пролежали.

В печальном лице Иосафа вдруг как бы на мгновение промелькнул луч радости.

– Ты когда сюда вернешься? – проговорил он каким-то странным голосом.

– Да ближе рожества, пожалуй, что не обернешь; не воротишься ранее.

– Тогда сам и получишь квитанцию.

При этих словах у Иосафа заметно уже дрожал голос.

– Слушаюсь, – отвечал покорно бурмистр.

– Тогда и получишь, – повторил Иосаф.

– Слушаю-с. Сделайте милость, батюшка, уж не оставьте.

– Будь покоен, – говорил Ферапонтов, потупляя глаза.

– Желаю всякого благополучия, – сказал бурмистр, раскланиваясь.

– И тебе того же, любезный, желаю, – отвечал Иосаф и подал даже бурмистру руку.

Тот, очень довольный этим, еще раз раскланялся и вышел.

Выражение лица Ферапонтова в ту же минуту изменилось: по нем пошли какие-то багровые пятна. Он скорыми шагами заходил по комнате, грыз у себя ногти, потирал грудь и потом вдруг схватил и разорвал поданное вместе с деньгами бурмистром объявление на мелкие кусочки, засунул их в рот и, еще прожевывая их, сел к столу и написал какую-то другую бумагу, вложил в нее бурмистровы деньги и, положив все это на стол, отошел опять к окну.

Спустя недолго воротился и непременный член. Кряхтя и охая, он уселся на свое место.

– Взнос тут есть, – проговорил Иосаф, не оборачиваясь и продолжая смотреть в окно.

Старик, надев очки, стал неторопливо просматривать бумагу.

– А, ну вот, – Костырева внесла, – проговорил он, наконец.

Иосафа подернуло.

– Михайло Петрович, позвольте мне опять домой уйти, я опять себя чувствую нехорошо, – произнес он.

– Ступайте, ступайте, в самом деле вы какой-то пересовращенный, – сказал начальник, глядя на него с участием.

• Предыдущая
• 25/31
• Следующая