Дочь чиновного человека

Оглавление

Что совершалось в душе художника в эту минуту, когда говорила она?

Он стоял, скрестив на груди руки и не отводя глаз от нее. Как бы хотелось ему слова ее превратить в краски, рассказ ее перенести на полотно! Это была бы чудесная картина, думал он… Сумрак объял все - и воды, и лес, и неизмеримое пространство полей… На картине нет людей, только одна она - эта девушка, благоговейно созерцающая необъятное величие творца в творении…

- Уж мастерица рассказывать, - сказала старушка, приподнимаясь со стула и смотря на своего сына, - нечего говорить - мастерица! Словно соловей поет. Постой-ка, матушка, вот я схожу на кухню, и ту же минуточку возвращусь к тебе.

Старушка вышла. Они остались вдвоем. Это было в первый раз. Минуту они оба молчали, потом она оборотилась к нему.

- Что, вы скоро окончите вашу картину? - спросила она его робким голосом.

- Не знаю, право; может быть, недели через две, через три.

Она подошла к станку.

- Вы мне позволите посмотреть?..

Александр вдруг изменился в лице при этом вопросе, - она еще не видала оконченным лицо Ревекки.

Он стоял перед нею, как преступник, потупив голову и не смея взглянуть на нее.

Долго и пристально смотрела девушка на это полотно, чародейно одушевлявшееся под перстами его, и вдруг, может быть, узнав себя в Ревекке, как будто испуганная этой мыслию, вздрогнула и оборотилась к нему… Ни он, ни она не сказали ни слова, но он и она поняли друг друга.

- Я не мог выразить в этом лице того, что хотел, - решился наконец заметить он. -

Горе иметь посредственное дарование! лучше быть простым ремесленником.

"Таково сомнение гения, - подумала она, - так сомневался и Корреджио".

- Я не могу дать жизни этим глазам, - продолжал он после минуты задумчивости, - посмотрите, они не говорят так, как те глаза, которые я видел, не теплятся чувством, как они.

Он ждал ответа и решился взглянуть на нее. Ответа не было, и, кроме тяжкой грусти, ничего не выражало лицо ее. Она отошла от станка и прислонилась к стене. Тогда кто-то постучался у дверей в прихожей, она вздрогнула. В комнату вошел, низко раскланиваясь, какой-то человек в вицмундире, с зеленоватыми крошечными глазками, которые двигались с удивительною быстротою из стороны в сторону.

- Вы господин Средневский-с, живописец? - спросил он, обращаясь к Александру и улыбаясь.

- Я. Что вам угодно?

- Извините-с, что вас обеспокоил, - имею желание списать с себя портрет, то есть не собственно для себя, а так, единственно по просьбе одной моей знакомой девицы.

Пристает все ко мне: спишите, говорит, портрет с себя. Видно, желает иметь вроде сувенира, что ли-с, уж не могу вам достоверно сказать. Вас мне рекомендовали с весьма отличной стороны-с.

Тут глаза чиновника встретились с глазами Софьи - и он заикнулся.

- У меня нет времени исполнить ваше желание, - говорил Александр, невольно улыбаясь и выпроваживая его от себя самым учтивым образом, - обратитесь к кому- нибудь другому.

- Очень хорошо-с, не взыщите, что помешал-с, что… - Он еще раз искоса посмотрел на Софью и начал пятиться к двери, озираясь между тем кругом и заглядывая на картину.

- Эта картина не кончена, ее нельзя смотреть! - вскрикнул Александр, взяв чиновника за руку и отводя его от станка.

- Ах, извините-с! А какая она большая, должно быть-с что-нибудь в роде

"Последнего дня Помпеи". Мое почтение-с!

- Прощайте. - И Александр с досадой захлопнул за ним дверь.

Она все стояла на том же месте, прислонясь к стене. Когда он подошел к ней, она сказала:

- Я здесь одна. Где же ваша матушка?

Она хотела сказать: "Я не должна быть здесь одна с вами", - но в эту минуту вошла старушка, кашляя и извиняясь, что захлопоталась на кухне.

В то же утро Аграфена Петровна знала о том, что черномазенькая барышня была в гостях у Палагеи Семеновны и сидела одна с ее сыном. "Вероятно, у них было решительное любовное объяснение, - подумала она. - Хорошо! теперь вы оба, голубчики, в моих руках!"

ГЛАВА VI

Художник! Как я не люблю этого слова. Ну, что это такое? Другое дело - барин, вот это слово что-нибудь да значит!

Из разговора барыни.

- От материнского сердца ничего не укроется; поверь ты мне, я очень хорошо вижу, что ты неспроста так печалишься. У тебя есть что-то на душе. Картина твоя, кажись, кончена; все художники не нахвалятся ею, просят у тебя позволения ее выставить, говорят, что ты выручишь за нее хорошие деньги. Чего бы лучше? С помощию божьею мы устроим наши делишки. Уж после этого тебе не нужно будет покровительства какой- нибудь Аграфены Петровны! - Так говорила однажды Палагея Семеновна сыну, который стоял в раздумье перед своею оконченною Ревеккою.

- Нет, я не отдам этой картины, матушка! Пусть люди засыплют меня грудами денег, я не отдам ее и за эти груды! К чему мне будет блеск их золота, когда они у меня отнимут ее? Нет, я не могу, я не расстанусь с нею ни за что в свете. Вам, может быть, это кажется странным? Но тут, право, нет ничего странного. Художнику тяжело разлучаться с своим созданием, с этим созданием, которое он лелеял и дни и ночи, с мыслию о котором засыпал и просыпался, которое сроднилось с ним, сжилось с его существованием, которое составляет часть его самого, - разлучиться и навсегда! Поэт - другое дело. О, в этом случае он гораздо счастливее художника: его творение всегда с ним! Вы понимаете меня?

Я выменяю эту картину на деньги и не увижу ее более.

- Ну, конечно, если тебе так тяжело расстаться со своею картиною, то оставь ее при себе: спокойствие дороже денег. Видеть тебя, друг мой, веселым и счастливым - в этом все мое счастие. Но ты еще не продал картины, а уж ходишь такой скучный, не пьешь, не ешь ничего. Ах ты, господи! что это с тобою сделалось? Будь откровенен со своею матерью. У тебя никого нет, кроме меня, а вместе и горевать легче, голубчик мой! Боюсь я подумать, не любовишка ли сокрушает тебя! Дело известное, молодой человек, - еще в этом нет никакого греха!