Смысл ночи

Оглавление

187

— Что там у меня? Да вот что.

Все произошло в мгновение ока. Длинный остроконечный нож легко пронзил смокинг и погрузился в плоть. Но я не был уверен, что рана смертельная, а потому тотчас же выдернул окровавленное лезвие и приготовился нанести второй удар, на сей раз в незащищенное горло. Он чуть покачнулся вперед и посмотрел на меня, часто моргая. Сигара выпала у него из губ и тлела на снегу.

Все еще держась на ногах, хотя и пошатываясь, Даунт снова часто заморгал, не в силах поверить в происходящее, и открыл рот, словно собираясь заговорить, но не издал ни звука. Я шагнул к нему, и он опять открыл рот. На сей раз он сумел проговорить сдавленным булькающим голосом три слова:

— Кто ты такой?

— Эрнест Геддингтон, лакей, к вашим услугам, сэр.

Тихо покашливая, он уткнулся лбом мне в плечо. Трогательный жест. Несколько мгновений мы стояли так, словно влюбленные. Я впервые заметил, что густые черные волосы у него зачесаны таким образом, чтобы скрыть проплешину на макушке.

Обняв своего врага одной рукой, я поднял нож и нанес второй удар.

— У мести долгая память, — прошептал я, когда он медленно повалился в снег.

Он лежал там в луже темно-красной крови, с лицом белым, как саван холодного снега, расстеленный под ним. Пар моего дыхания клубился облачком в морозном воздухе, но мой враг больше не дышал. Я опустился на колени и вгляделся в его лицо.

Черную бородку усеивали снежинки. Вытекшая изо рта тонкая струйка крови испачкала ослепительно белую сорочку. Раскрытые глаза смотрели в небо пустым мертвым взором.

Наше великое путешествие закончилось. Но чем оно закончилось? Победой или поражением? И для кого? Мы двое, Эдвард Глайвер и Феб Даунт, бывшие друзья, оказались здесь и сейчас по воле некой силы, недоступной нашему пониманию и неподвластной нам. Теперь он не вступит во владение тем, что по праву принадлежит мне, но и мне тоже ничего не достанется. Я свершил свою месть, и он заплатил установленную мной цену за все обиды и оскорбления, мне нанесенные, но я не испытывал ни облегчения, ни радости — только тупое чувство выполненного долга.

Я достал из кармана листок бумаги с несколькими строками, выписанными мной из томика стихотворений, который Даунт передал мне через Легриса.

Меня объяла ночь:
Ни утренних лучей,
Ни лунного сиянья,
Ни зарева закатного
Самой любви нежнее.

Ибо Смерть есть смысл ночи,
Вечная тьма,
Поглощающая все жизни,
Гасящая все надежды.

Строки эти при первом же прочтении показались мне не лишенными известных достоинств, в отличие от всех прочих вышедших из-под пера автора, и с тех пор я постоянно носил с собой листок, куда переписал их. Но больше они мне не понадобятся. Вложив мятую бумажку в коченеющую мертвую руку, я поднял нож и оставил Даунта перед лицом вечности.

В огромной глиняной миске, стоявшей на столе у кухонной двери, отмокали в горячей воде несколько десятков грязных ножей и вилок. Я на ходу небрежно бросил туда свой нож вместе с пропитанными кровью перчатками и поднялся в вестибюль.

— Геддингтон!

Это был мистер Крэншоу, с крайне недовольным выражением лица.

— Где ваши перчатки, любезный?

— Прошу прощения, мистер Крэншоу. Боюсь, я их испачкал.

— В таком случае спуститесь вниз и возьмите новую пару. Сию же минуту.

Он повернулся прочь, но через дверь, ведущую к оранжерее, в вестибюль вбежал слуга, бледный как полотно. Он подал знак мистеру Крэншоу, и тот подошел к нему. Услышанное сообщение явно потрясло дворецкого до чрезвычайности. Он бросил несколько слов слуге и поспешил в столовую залу.

Через несколько секунд там застучали отодвигаемые стулья и воцарилось напряженное молчание, потом раздались женский визг и крики мужчин. Лорд Тансор, с невидящим взором, стремительно вышел из столовой залы в сопровождении Крэншоу и трех или четырех джентльменов, включая сына лорда Коттерстока — последний отделился от группы и приблизился ко мне.

— Ты, малый, — протянул он. — Сбегай за полицейским, да побыстрее. Здесь произошло убийство. Мистер Даунт мертв.

— Слушаюсь, сэр.

Потом молодой человек вперевалку направился в глубину дома, полагая, разумеется, что я бросился выполнять его приказ. Но я не сделал ничего подобного.

В холле теперь было людно и шумно: охваченные смятением гости говорили все одновременно — женщины плакали, мужчины стояли группами, громко обсуждая неожиданный поворот событий. Я медленно пробрался через возбужденную толпу к двери в нижний этаж, намереваясь покинуть здание через один из боковых выходов. Там я обернулся, дабы убедиться, что никто не обращает на меня внимания, и тогда увидел мисс Картерет.

Она стояла одна в дверях столовой залы, с алебастрово-бледным лицом, прижав пальцы к губам с ошеломленным и растерянным видом, от которого сжималось сердце. О, милая моя девочка! Из-за тебя я стал убийцей! Между нами волновался океан шума, но мы были два острова оцепенелого молчания.

Я словно прирос к полу, хотя ясно понимал, что опасность разоблачения возрастает с каждой секундой. Потом она повернула лицо ко мне — словно луна вышла из-за облака, — и наши взгляды встретились.

В первый момент она явно не узнала меня, потом глаза ее сузились и приобрели сосредоточенное выражение. Но понимание приходило к ней медленно, и, пока она колебалась, пребывая между сомнением и уверенностью, я развернулся кругом и принялся пробираться через толпу к парадной двери, каждую секунду ожидая, что вот сейчас выкрикнут мое имя и поднимется тревога. Я достиг двери, но никто не остановил меня. Выйдя на крыльцо, я не удержался и оглянулся, желая убедиться, что меня никто не преследует. Мы снова встретились взглядами, и я понял, что она все знает, — однако она ничего не предпринимала. Потом толпа сомкнулась вокруг нее, и больше я ее не видел, никогда.