Утреннее шоссе

Оглавление

- Вы помните Вагалюка? - проговорил Одинцов. - Он и его люди заправляли аттракционами курортного побережья…

- Двоих приговорили к высшей мере, - отозвался Гусаров.

- Не повезло ребятам, - усмехнулся Одинцов.

Круглое лицо Гусарова одеревенело. В голосе Серафима он уловил тоску. Одинцов был игрок по натуре. И, как всякий игрок, он нередко рассчитывал на везение. Так обычно уверенный в своем здоровье человек однажды с удивлением узнает, что он неизлечимо болен, и отказывается это понимать… Если бы не Гусаров! В последнее время Одинцову внушал беспокойство и его помощник. Нутром, животом, селезенкой чувствовал Серафим Одинцов - Параграф боялся. Вот и сейчас. Сидит он в глубине кресла, просматривает бумаги, а розовая проплешь в белесых волосах выражает какой-то детский испуг.

- Ты, Виталий, в последнее время напоминаешь мне белую мышь, - проговорил Одинцов.

- Есть немного, - неожиданно согласился Гусаров. - Сам чувствую.

Одинцов хмыкнул. Готовность, с какой откликнулся Гусаров на нелестное замечание хозяина, говорила о том, что юрисконсульт управления ждал случая, чтобы обсудить вопросы, которые его тяготили. Одинцов не очень охотно шел на откровенность. Старая тактика. Он перекладывал на Гусарова ответственность за многие решения из двух соображений. Во-первых, Гусаров и один способен был разобраться во всем. Во-вторых, он, Одинцов, в острой ситуации мог сказать, что был не в курсе дел, и уйти от ответственности. Доверие Серафима поначалу льстило Виталию Гусарову, но впоследствии он разобрался в тактике хозяина…

Как бы там ни было, сегодня Одинцов от него не увильнет - Гусаров был в этом уверен.

Ветер прижал Наталью к стене дома, парусил куртку, трепал волосы, выжимал слезы из глаз. Хорошо, что она надела брюки, а не то совсем бы замучилась. И откуда что взялось: с утра была хорошая погода - и вдруг такая перемена.

В прострелах между складскими ангарами темнело море. Ветер гнал по нему белые морщины.

Наталья прождала уже полчаса и совсем закоченела. Иногда, когда становилось невтерпеж, она заходила погреться в узкий коридор проходной. Злой и шумливый вахтер в старой флотской фуражке и пожарной брезентовой робе, из-под которой виднелся линялый матросский тельник, тотчас заприметил Наталью.

- Велено не пропускать посторонних! - кричал он, узнав, что у Натальи нет пропуска. - Так каждый будет ходить, а ценностей на мильён.

- Да ладно тебе, дед. - Наталья озорно стрельнула глазами. - Какие у вас там ценности - не склад ведь!

Вахтер встрепенулся. Как он мог вытерпеть подобную несправедливость! Жилистая его шея вытянулась и покрылась пупырышками, как у старого индюка.

- Выдь-ка из дверей! - приказал он. - А то вызову дежурного, он тебе покажет. Ишь какая краля! Разрисовалась, точно кукла, и думает - я ей все ворота отопру. Выдь-ка!

Наталья не стала спорить…

Проходивший мимо молодой человек, узнав, что Наталье надо попасть к управляющему, предложил выписать пропуск на свой отдел. Наталья отказалась: вахтер сразу заподозрит липу и поднимет шум - вон как зыркает «боцман». Молодой человек появлялся несколько раз с деловым и озабоченным видом, потом привел приятеля, и тот сказал, что управляющий почти никогда не задерживается после окончания рабочего дня. Аккуратен - хоть часы по нему проверяй. Наталье показали автомобиль управляющего. Черный, широколобый, с дымчатыми стеклами. Машина иностранной марки.

Если бы не ветер, все было бы в порядке. Когда вахтер чересчур расшумелся, Наталья решила позвонить секретарю управляющего, чтобы ей спустили пропуск, но передумала.

Так она и стояла, держа под прицелом черный лимузин. И мысли ее были сумбурными, неточными.

С тех пор как Лера рассказала ей историю Клямина, Наталья жила в оцепенении. Сам факт недавней близости Леры и Клямина чем-то огорчал ее. В первые минуты она казалась себе обманутой. Ее воображение вылепило Клямина как человека, словно бы отсеченного от прошлого и будущего. Он мог принадлежать только ей. И если этого не произошло, если он отверг ее дочерние права, то как же он может отдавать кому-то тепло своих чувств! Пусть иное, чем требовала она, но все-таки тепло. Она держала в памяти Клямина только как свою собственность…

А Лера в тот раз проговорила с ней все утро.

Чем можно объяснить такую бурную откровенность? Вся жизнь Клямина разворачивалась перед Натальей. Его одиночество, тоска, стремление иметь близких людей. И в то же время он виделся ей как человек, раздираемый противоречиями, несчастный, гордый и легкомысленный. Перед глазами Натальи вставали образы его друзей, собутыльников и женщин. «Ты должна узнать о нем все, Наташа, - говорила Лера. - И лишь потом решить для себя, принять ли его или забыть. Он всегда казался мне человеком, по которому скучает тюрьма. И в то же время нередко я видела в нем благородство, и сердце мое разрывалось…»

В разговоре они то испытывали взаимное духовное притяжение, то разочаровывались друг в друге. Лера волновалась. Она не была уверена в том, что поступает правильно, открывая Наталье все, что знала о Клямине. Приближаясь к главному, она все больше тревожилась. Наталья чувствовала, что Лера еще не все открыла ей, и тоже нервничала.

В конце концов Лера рассказала все, что ей стало известно прошлой ночью. Рассказала робко и торопливо, словно это был ничего не значащий эпизод в бурной жизни Клямина. «Как? Должны арестовать? - немея, переспрашивала Наталья. - За чужие дела? Но это же подло, гадко…»

И теперь, когда основное было сказано, Лера легко и подробно рассказала о Серафиме Куприяновиче Одинцове, о его неблаговидных делах, упомянула о горбоносом Михаиле. Взволнованная, разгоряченная, она обрисовывала мельчайшие эпизоды и ситуации, о которых Клямин ей когда-то рассказывал, не придавая им значения. Для него это были всего лишь занимательные случаи. Сам он о них вскоре начисто забывал. Все это всплывало в воспаленной памяти Леры и жадно впитывалось в память Натальи. Им казалось в ту минуту, что обладание тайнами Серафима и его людей дает возможность повлиять на ход событий. Вдвоем они как бы готовились взять на себя право судить. И даже много повидавшая на своем веку Лера в слепой жажде мести за близкого человека теряла чувство реальности. Она роняла в неопытную душу Натальи зерна уверенности в том, что можно добиться справедливости открытым и смелым разговором. Однако спустя какое-то время, вдоволь насладившись своим воображаемым могуществом, Лера сникла. Как-никак она тоже была частицей мира, к которому принадлежал Серафим Одинцов, и оторваться от этого мира ей было не под силу.