Догмат крови

• Предыдущая
• 58/154
• Следующая

Вдруг за окном раздалось лошадиное ржание. Бейлис высунулся наружу и тут же отпрянул назад, прошептав дрожащими губами:

— Вай мир! Жандармы, их много, они с длинными саблями.

«Черт побери! — выругался про себя Фененко. — Охранка!» Следователь вышел на улицу, приоткрыл покосившиеся ворота. Его взору предстала черная карета, в которую жандармы усаживали Веру Чеберяк. Прибежали две девочки и дружно заревели. Из окон домов высунулись любопытные. Раздался ухарский свист, и Лукьяновка враз пробудилась. Увидев, что с разных сторон набегают зеваки, Фененко поспешил скрыться за воротами завода. За время его отсутствия к Дубовику и Бейлису присоединился кривоногий человечек.

— Сибирячку замели, — давясь смехом, рассказывал кривоногий. — Это нам очень даже приятно. Давно пора взять курву за бока. Ишь ты, форсит в шляпах и ротондах! На ворованное-то любой пофорсит.

— Познакомьтесь, господин следователь. Наш уличный адвокат, всей Лукьяновке прошения в суды пишет, — представил его Дубовик.

— И пишу! — с гордостью подтвердил человечек. — Коли я сапожник, то разве я не могу прошения писать. Настоящий аблакат красненькую запросит, а я за полтину накатаю не хуже. Михаил Наконечный, — сунул он следователю намозоленную руку. — Лягушкой меня кличут, — он с комическим самоуничижением кивнул на свои кривые ноги.

— Вижу, вы радуетесь аресту соседки?

— А то як же! Вся улица от нее стонет. Оказали бы нам такую милость, закатали бы Верку на каторгу.

— Вы местный житель? Знаете Казимира Шаховского?

— Фонарщика? Конечно! Я тут каждую кошку с котячьего возраста знаю.

— Фонарщик зимой дрова воровал, — заметил Бейлис. — Я его поймал и поколотил. Его не заботит, шо приказчик отвечает своими грошами за каждое полено. Все соседи то понимают.

— А то як же, мы понимаем, — подтвердил сапожник. — Коли плохо лежит, бедный человек подтырит. Отчего не подтырить? Но коли ежели попался — подставляй шею. А Казимир, лях, гордец, благородней других хочет быть. Другой бы забыл давно, а он отомстить задумал. Пришью, говорит, Менделя к делу. Своими ушами слышал, как он грозился: «Меня следователь вызывает на допрос. Надо будет пришить Менделя к делу за то, что он донес в участок, будто я дрова воровал с завода».

— Полторы вши ему на закуску! — обидчиво протянул Бейлис. — Мало у мени делов, шо доносить на него! Я, не сглазить бы, и без полиции могу в потылицу наложить.

Бейлис помахал кулаком, и следователь впервые обратил внимание на то, что приказчик был, хотя и невысок ростом и подслеповат, но довольно крепок и жилист. Теперь все встало на свои места. И без того вздорные улики против Бейлиса превращались в совершенное ничто, ввиду выяснившейся предвзятости Шаховского. Фененко наскоро записал слова Наконечного и предупредил сапожника, что вызовет его для дачи свидетельских показаний.

— С моим удовольствием, — тараторил Наконечный. — Я и без повестки завсегда приду. Бейлис, хоть и жид, и религия у него жидовская, а все ж он людына добрая. Я его на дюжину православных не поменяю. Мы с ним первые друзья-приятели, правда, ты отличный жид, — сапожник полез обнимать приказчика.

Фененко в сопровождении Дубовика вышел за ворота. Улица уже опустела. Управляющий уговаривал следователя не разгуливать ночью по Лукьяновке, чтобы не нарваться на грабителей. Он предлагал вернуться в контору, где для господина следователя заложат экипаж.

— Вы лучше ступайте к Бейлису и побудьте с ним. Его ждут нелегкие испытания, — предупредил следователь и, увидев, что лицо Дубовика затуманилось, сочувственно добавил: — Не бойтесь, все честные люди придут вам на помощь.

Когда Фененко, распрощавшись с Дубовиком, дошел до перекрестка, его ослепил свет электрических фар. Перед ним, громко урча, остановился автомобиль. Сидевший рядом с шофером толстяк прокричал:

— Ба! Василий Иванович! Вот уж не ожидал увидеть вас в столь поздний час!

— А я вас, напротив, давно поджидаю. Что-то вы припозднились? — сказал Фененко, узнав подполковника Кулябко.

Следователь старался придать своему голосу как можно больше сарказма, потому что, по его убеждению, только таким образом порядочный человек должен был разговаривать с начальником охранки. Но Кулябко был до того потешным толстяком, что с ним нельзя было выдержать строгого тона. Подполковник, вытирая платком полное лицо, сказал, отдуваясь:

— По прихоти прокурора палаты покоя не знаю. Еду заарестовывать вашего жидка. Послать бы за ним одного городового, так нет — приказали снарядить целый отряд. За мной восемь жандармов с винтовками, лошади только отстали под горкой. Тут, понимаете ли, приезд государя императора на носу. Августейшая семья! Свита! Не дай Бог покушение! Идет очистка Киева от подозрительных элементов, и вдруг на тебе — бросай все и гоняйся за каким-то пархом. Послушайте, голубчик, — Кулябко вышел из автомобиля, обнял следователя за талию, — неужели ваш Чаплинский до того сдурел, что решился поднять ритуальное дело? Ведь передовое общество его живьем сожрет и косточки выплюнет!

— Так в чем дело? Разворачивайтесь и назад.

— Нельзя, батенька. Служба-с! Ну, дотащились, наконец, — крикнул Кулябко жандармам, выехавшим из-под горы на взмыленных лошадях. — Как, бишь, вашего парха кличут? Бейлис? Ну, нехай буде Бейлис! Сейчас ему объявим: господин Бейлис, будь ласка, жидовская морда, пожалуйте на цугундер. Эй! Вперед!

Кавалькада рванула к дому Бейлиса.

Глава одиннадцатая