Вечность во временное пользование

Оглавление

Такие места на любителя. Но Лефак всегда любил звук. А вот чего он не любил – это как раз тишины. В этих тишинах и темнотах чего только не делалось. В грохоте всегда есть одна немаловажная составляющая: его кто-то издаёт. А вот в тишине и темноте ты один.

Байками и премудростями старейшего в городе знатока и ценителя рок-н-ролла, владельца нешуточной коллекции винила, чудом дожившего до своих лет проигрывателя пластинок по имени Лефак можно было насладиться каждую пятницу на волне одного музыкального радио, но поклонники предпочитали приходить на его вечеринки, то там, то сям случавшиеся на разных площадках города, и, гарантированно, – в последнюю субботу каждого месяца в клубе «HELLo», где многие годы он предоставлял своей немногочисленной, но верной публике возможность заценить редкие или малоизвестные записи отцов рок-н-ролла, исполнителей 50-, 60-, 70– и 80-х годов прошлого века, со многими из которых он был когда-то знаком, а кое с кем – дружен, разговоры же разговаривал в формате полного отсутствия цензуры.

Своё сценическое имя он, когда-то молодой и наглый, смикшировал от «la faculte», женского рода во французском языке, но мужского в английском, поэтому у факультета, на взгляд Лефака, совершенно законно, появилась приставка «1е».

Этот потасканный, большеносый, болынезубый, многопьющий человек с небритой рожей, никогда не расстающийся с бутылкой вина, как манекенщицы – с бутылью минеральной воды, оказался одним из редчайших выживших музыкальных людей своего поколения и, вольно или невольно, воплощал для любителей подобной музыки весь этот мир – всех почивших элвисов. Поводя выпуклыми, много чего повидавшими красными глазами, вечно подшофе, с самокруткой, прилипшей к нижней губе, с седыми космами, торчавшими либо из-под поломанной шляпы, либо из-под банданы, либо из-под шапки с помпоном, набитый историями, анекдотами, обсценной лексикой и непечатными воспоминаниями из жизни своих кумиров – которые он называл постскриптумами, – Лефак и сам стал кумиром для той части клубной публики, что умирала по музыке тех времён.

У него в студии постоянно кто-то ночевал, самые безумные гости приходили к нему и, с непроницаемыми лицами миновав охранников на входе, усаживались в клубе за ближайший к сцене столик – наблюдать за ними в течение вечера становилось отдельным шоу: иногда казалось, что это мумии звёзд рок-н-ролла повылазили из своих саркофагов.

Для большинства тусовой молодежи он стал хоть какой-то реабилитацией неизбежной старости: оказывается, можно и в шестьдесят пять – или сколько ему там? ещё больше?! – пить в три горла, гладить девочек, слушать отличную музыку, до утра шаманить по клубам, держать открытый для друзей посреди ночи дом.

Может быть, они к тому же думали, что вечно обставленный бутылками Лефак даже срёт винными пробками, но он был клёвым, и его любили.

Глава 9

Едва вступив как единственное чадо в права наследования после кончины отца, Доминик Хинч приложил усилия, чтобы монетизировать всё, кроме особенно любимых им сомнительно-прекрасных артефактов из собрания страстного коллекционера Стивена К. Хинча и найти подходящее жилье для постоянной жизни в Париже.

Множество причин было для такого решения: Доминик любил Францию с детства, и дома, в Англии, ему претило постоянно извиняться за это и вилять в дискуссиях вечного идиотского соперничества; он определенно давно желал избавить всё ещё влюблённых друг в друга родителей от своего присутствия; вдобавок он совершенно никак не планировал посвящать свою жизнь продолжению дела отца, а значит, вступать в пожизненную профессиональную связь с ним. Не напрасно же мистер Хинч-ст. так внимательно изучал не только дилерские каталоги ведущих лондонских антикваров, но и их семейные истории, завидовал находкам редкостей. «2 фунта за комод Чиппендейла, проданный вместе со столом Чиппендейла за 5 фунтов!» – подобные цитаты из кассовых книг за 1900 год он с восторгом зачитывал домочадцам вслух. И наверняка мечтал тоже раздавать когда-нибудь трогательные интервью, про то, как-де они с женой и сыном начинали своё дело, расхаживая по Лондону с тележкой на колесиках в поисках хорошо сохранившихся вещиц.

Коллекция древностей и диковин Стивена К. Хинча была такой же запутанной и в известной степени случайной, как, к примеру, собрание музея сэра Джона Слоана в Лондоне. Как будто какой-то ураган в море перевернул столетия назад затонувшие корабли, взбаламутил морские впадины и поднял на досягаемую поверхность немного того и немного сего, с английского борта, с индийского, с новозеландского. Жадные глаза охотников за богатствами что приметили, то руки и схватили, цепенея от изящества предметов из более не существующих времён и часто не существующих материалов, и простодушно приглашали теперь зевак полюбопытствовать – чем жив-богат мировой океан культуры, если запрос делать наобум, что бог пошлёт?

Что пленяло взор мистера Стивена К. Хинча, тому и находился уголок в его душе и собрании, многое покупалось для дальнейшей перепродажи, одних голов Медузы горгоны было двадцать семь! Каменных, терракотовых, глиняных, гипсовых, фарфоровых, керамических, стеклянных, мозаичных, металлических, – у чудовищ все эти змеи вместо волос переплетались между собой, создавали глянцево-блестящее впечатление движения отцовского серпентария и пугали маленького Доминика до смерти.

Последние годы жизни старший Хинч пристрастился к аукционам и покупкам онлайн, став завзятым пользователем интернета: «Зачем куда-то ехать? – Я включаю мой компьютер и передо мной открывается весь мир!» – с восторгом заключал он и даже руки разводил в стороны не без благоговения.