Книга скворцов

Оглавление

– От броска костей ждут вестей о будущем, ища предвидения там, где нет и простого благоразумия. Тиберию, когда он в молодости посетил близ Падуи одно святилище, велено было бросить кости в ручей, и они легли под водой самым счастливым образом; их потом долго там видели. Марк Антоний в ту пору, как они еще ладили с Октавианом, тяготился его обществом, ибо сколько они ни брались играть в кости, метать жребий или стравливать петухов, Антоний всегда проигрывал – по словам одного египтянина, оттого, что его удача и гений страшатся Октавиановых. А Гелиогабал, на чьих пирах каждый получал подарок по жребию, устраивал так, что одному выпадало десять верблюдов, другому – десять мух, третьему – десяток куриных яиц, а четвертому – фунт говядины или фунт свинца; так он соревновался с Фортуной, единственным божеством без добродетели.

– Привлекать ее внимание можно и другими способами, – заметил госпиталий. – Птолемей, царь Кипра, видя, что римляне заглядываются на его богатства, решился выехать в море, пробить в кораблях дыры и потопить свое золото, пока оно его не опередило. В этом он брал пример с Поликрата, который хотел иметь повод жаловаться на богов, а не на себя; Птолемей, однако, предпочел не то умилостивить, не то развеселить Фортуну, подражая ее безрассудству, ибо, не в силах проститься с деньгами, повернул ладью назад, оплакивая то их, то себя, и тем же порядком вернулся во дворец. Таким вот образом он прогулялся со своей казной по морю, и от этого она лишь нагуляла аппетит и в скором времени сожрала Птолемея, ибо он, видя, что ему нет спасения, вынужден был сам отправить себя на тот свет, куда с деньгами не пускают.

– Кое-что Фортуна все же потопила, хотя и выждав немного, – сказал келарь. – Когда Катон прибрал для римлян казну Птолемея и плыл с нею домой, в буре пропал корабль с его счетными книгами, куда были внесены все сделки, и Катон утратил свидетелей своего бескорыстия. Фортуна, отпустив алчность Птолемея, проглотила разборчивость Катона: это доказывает ее добрые задатки, или ее насмешливость, или ничего не доказывает.

XXVI

– Цицерон благословляет ветер, который отнес его корабль в Велию, когда он хотел бежать к греческим берегам, – заметил госпиталий. – Он говорит, что этот чудесный ветер разубедил его и отвратил от великого бесславия. Из этого видно, что благоразумные люди не стесняются воздать должное случаю, когда он поправляет ошибки их ума.

– Пусть так, – сказал келарь, – однако таково меньшинство, и бесчисленны те, кто ждет от Фортуны не вразумления, а благоденствия, а ведь это все равно что от учителя грамматики ждать, что он придет на урок с горшком меда. Если таковы славные мужи, чего ожидать от черни, которая им подражает в том, что легче?.. Сервий Туллий, сын рабыни, ставший царем Рима, был, говорят, в любовной связи с Фортуной, которая влезала к нему через окно – такое упорство вложила в нее страсть – «и не была слепа лишь для него одного», как говорит поэт: еще бы, кто видел слепых, норовящих забраться в окно!

– Заметь, теперь ты начал, – сказал госпиталий.

– Из-за этого-то, – продолжал келарь, – Сервий построил храмы Фортуны Милостивой, Фортуны Мужеской, Фортуны Первородной и разных других Фортун, которые, однако, не спасли его от того, что зять составил против него заговор, а дочь переехала его труп колесницей; а в одном из этих храмов стояло изваяние его самого с покрытым лицом, затем что Фортуне стыдно стало всего, что она вытворяла ради этого человека. Если она слепа, какое ей дело до того, открыто у Сервия лицо или нет?

– Не скажи, – возразил госпиталий. – Нерон казнил Кассия Лонгина за то, что тот среди родовых портретов хранил и изображение убийцы Цезаря, хотя Кассий Лонгин был слеп и, следственно, портреты для него в известном смысле не существовали; однако Нерон негодовал на то, что Кассий, будучи слепым, имеет дерзость видеть глазами благочестия. Так и тут – у Фортуны, видимо, были чувства, для которых важно, видно лицо ее любовника или нет; но что это за чувства, я объяснить не могу, потому что, правду сказать, я не очень-то искушен в делах этого рода.

– Хорошо, – отвечал келарь, маша рукою, – оставим эту пару на милость друг другу; скажи, чего ждать от простого люда, когда у императора Марка, человека, который до того любил добродетель, что согласился читать о ней лекции, – у этого, говорю я, божества государства украшало спальню золотое изваяние Фортуны, полученное им не от кого-нибудь, а от Антонина Пия, словно урок, кого надо слушаться и на кого надеяться государю?.. Да и сам Корнелий Сулла, создавший наш город и давший ему имя Корнелиева форума, гордился не каким-нибудь иным, но прозвищем Счастливого.

– Брат Петр! – воскликнул госпиталий, – помилуй! ты ли это говоришь? Не Сулла создал наш город, а Христос, Господь наш; на земле же у нас города нет.

– Как можно понять, – отвечал, смутившись, келарь, – о нашем городе я сказал в несобственном смысле; ведь пока мы на земле, мы привязаны к месту, так что можно сказать, что оно наше.

– О да, привязаны, – перебил госпиталий, – а некоторые и дольше, как тот банщик, что и по смерти выходил подать гостям полотенце; а тебе еще и заблагорассудилось сцепить нас с человеком, о котором говорили, что его ни похвалить, ни выругать достойно нельзя, – подлинно, не любимец Фортуны, но сама она, которую ни хвалы, ни хулы не задевают! – с человеком, который первым в своей семье выбрал быть сожженным, а не похороненным в земле, чтобы с ним по смерти не поступили, как сам он с прахом Мария, – вот счастье, когда за себя и в гробу боишься! – наконец, с человеком, который и умер-то от гнева, выведенный из себя каким-то Гранием, так что сомневаются, кто умер раньше, он сам или его ярость.