|
Оценить:
|
Удар в сердце
- Предыдущая
- 22/31
- Следующая
22
Кобулетский отряд простоял на высотах Муха-Эстаде до ноября. Осенью ситуация изменилась. Кавказский корпус получил подкрепления из России, а главное, приехал генерал-лейтенант Обручев. Он в считаные дни разработал план наступательной операции. 3 октября разыгралось Авлиар-Аладжинское сражение. Турки потеряли в нем три четверти своего состава. Из выживших часть укрылась в Карсе, а часть отступила обратно к Зивину. Потери русских составили три процента. Кавказские воины будто расправили плечи, к ним вернулась прежняя уверенность. Мухтар Иванович снова стал отзываться на Мухтарку. 7 ноября пал Карс.
Получив дурные вести с главного театра, Дервиш-паша без боя отступил обратно на Цихисдзирскую позицию. Но она оставалась столь же неприступной, какой была и в июне. 18 января было подписано перемирие. До сих пор не ясно, почему войска Кобулетского отряда пошли на штурм злополучных высот, когда можно было уже не воевать… Шепотом говорили, что великий князь Михаил Николаевич, главнокомандующий Кавказской армией, хотел в последний момент урвать еще одну победу. Другие обвиняли в бессмысленном кровопролитии генерал-майора Комарова. Он сменил Оклобжио на посту начальника отряда и тоже жаждал победных реляций. Вот, мол, при Оклобжио Цихисдзири взять не смогли. А при Комарове – взяли! 19 января части отряда пошли на штурм высот. И снова были отбиты с огромными потерями. Среди полутора тысяч убитых оказался и генерал Шелеметев…
На другой день война закончилась.
Шел по улице малютка…
Начальник Нижегородской сыскной полиции статский советник Благово сидел в кабинете и обижался. 24 декабря 1880 года, навечерие. Завтра Рождество! А из Петербурга получен приказ по МВД о наградах, и в нем сыщик отсутствует… Между тем губернатор еще месяц назад известил Павла Афанасьевича, что послал на него представление к Аннинской ленте. Обошли, столичные бюрократы! Посмеялись и вычеркнули.
Из приемной донесся знакомый голос – это пришел Лыков. Титулярный советник, богатырь и помощник начальника сыскного отделения был чем-то возбужден. Благово Лыкова любил и терпеливо растил из обалдуя своего преемника. Алексей явился кстати. Нужно было выместить на ком-то раздражение за неполученную ленту, и Лыков для этого годился. Статский советник вздохнул, поднялся и вышел в приемную. Хотел уже сказать что-то язвительное, но осекся. Посреди комнаты стоял ребенок лет пяти-шести, бледный от холода, с испуганными затравленными глазами. Он был одет в добротную кроличью шубку с теплым башлыком и маленькие валеночки с галошами. Несколько сыскных агентов столпились вокруг него и пытались разговорить малыша, но тот косился на дверь и молчал. Алексей протянул мальчишке стакан горячего чая в бисерном подстаканнике:
– На, выпей! Замерз ведь…
Но тот отбежал в угол и стал там, готовый в любой момент зареветь.
– Кто это? – изумился Благово. – И кто его привел?
– Здравствуйте, Павел Афанасьевич! – произнес Лыков. – С наступающим вас! Вот, иду на службу, а он сидит.
– Где сидит?
– На тумбе, не доходя Варварской церкви. Один, весь иззябший и плачет тихонечко. Мимо люди проходят, крестятся и отворачиваются. Иной встанет, спросит – и отойдет.
– Зачем ты сюда-то его привел? Посмотри: хорошо одет, ухоженный. Это не подкидыш и не беспризорный. Нянька, раззява, потеряла. Сейчас, поди, бегает вокруг храма да голосит. Надо было там остаться.
– Я тоже сначала так решил. Расспросил народ. Потом взял его за ручку – да он холодный, будто ледышка! А когда с нищим с паперти поговорил, то схватил мальца на руки и бегом сюда.
– Что такого сказал нищий? – сразу насторожился Благово.
– Уверяет, и определенно, об очень странном факте. Он видел ребенка еще ночью, тот грелся в церкви. Один.
– Один? С ночи? – статский советник схватился за брегет. – Какая скотина ребенка из дому выставила? Доктора сюда, немедленно!
– Уже позвали, ждем с минуты на минуту. А пока хоть бы чаю попил, согрелся. Ни в какую. Он чем-то сильно напуган.
– Ты с ним разговаривал? Что он сказал?
– Ничего. Говорю, ребенок напуган. Молчит. Мне кажется, он вообще немой. Ни звука, ни всхлипа!
– Да… Шел по улице малютка, посинел и весь дрожал… Не нравится мне это. Тем более накануне праздника. Ребенок из хорошей семьи, ушел из дому, перепуган до смерти – и никто его не ищет. Соображаешь?
– Да. Совершено преступление?
– Возможно. Не ищут потому, что с ними самими произошло нечто нехорошее. Ох, пропало Рождество…
Тут распахнулась дверь, и вбежал полицейский врач Милотворский.
– Где он?
– Вон, у окна прячется, – ответил Лыков. – И молчит, даже не плачет. Он, кажется, немой.
– Немой? Ну, это вряд ли!
– Точно немой, Иван Александрович! Я с ним и так, и эдак – ни гу-гу!
Доктор сбросил шинель, потер ладони, открыл свой чемоданчик и вынул оттуда серебряную ложечку. Сел напротив маленького человечка. Тот сжался и застыл в молчаливом ужасе. Милотворский по-доброму улыбнулся.
– Ну-ка, скажи мне: а-а-а…
И поднес ложку к лицу ребенка. Тот открыл рот и громко просипел:
– А-а-а-а…
– Очень хорошо, молодец! Тебя как зовут?
– Саша.
– А фамилию свою знаешь?
– Гущин.
– Ой! – вскрикнул вдруг агент Торсуев. – Это ж зерноторговца Гущина сынок! С Дворянской улицы.
– Ты сын Феофилакта Ионовича Гущина? – мягко спросил доктор.
– Да, – ответил малец и задрожал мелкой дрожью.
– Что с тобой? Где твой отец, почему он тебя не ищет?
- Предыдущая
- 22/31
- Следующая
