Страна Лимония

Оглавление

Предисловие автора

Эта книга — своего рода приглашение войти в обыденный мир рядовых сотрудников спецслужб некогда могущественного государства — Советского Союза. В мир, в котором, как ни досадно, нет места подвигу, где нет брутальных героев, в котором война — всего лишь рабочая обстановка оторванных от Родины офицеров элитного подразделения КГБ СССР. На её страницах воспроизведён небольшой отрезок войны в Афганистане, воспроизведён так, как его описывают собравшиеся на дружеской пирушке ветераны группы «Каскад», успевшие расслабиться после печально известного третьего тоста. Украдкой смахнув слезу, седовласые майоры и генералы, перебивая друг друга, начинают вспоминать эпизоды своей боевой юности, от которых их ещё крепкие тела сотрясают раскаты заразительного мужского смеха. Человеческая память — не лучшее подспорье для историка. А если принимать на веру рассказы «разбушевавшихся» ветеранов, то и вовсе стираются грани между правдой и вымыслом. Именно на этом зыбком фундаменте военного фольклора построена вся книга. Духом весёлого оптимизма, основанном на забвении душевных ран и спасительной полуправде, пропитаны её страницы.

Да, всё, что изложено в книге, — чистой воды вымысел, если даже хотите — ложь. Но с другой стороны — это истинная правда, основанная на реальных эпизодах. Это попытка собрать из мозаики разрозненных частных сюжетов целостную картину уютного виртуального мира, в котором пребывает коллективная память уставших от войны работников «плаща и кинжала».

Я заранее приношу извинения тем, чьи судьбы были исковерканы Афганской войной, в ком время так и не залечило раны утраты родных и близких; тем, кто ещё не готов к восприятию кровавых событий через призму бесхитростного солдатского юмора. Мне хотелось бы избежать обид тех моих товарищей и командиров, кто узнал себя в далеко не героических персонажах этого повествования. Пусть простят меня также и те, кому приверженность изящной словесности мешает восприятию сюжета, изобилующего лексическими оборотами, выходящими за рамки классического литературного языка. К сожалению, у войны свои языковые нормы, а мы, её рядовые участники, всего лишь их придерживались.

И если, читатель, всё сказанное мною тебя не смутило, тогда расслабься и войди в «беззаботный» мир военных будней, каким его сохранила наша память.

Казанцев Геннадий Николаевич

Часть первая. Доброволец

Допрос

— Нет, мужики, не могу! Я подписку давал, — в третий раз отбивался от своих сослуживцев Юрка Дымов, — и не просите... Гера, плесни...

Герман, возбуждённый получасовым допросом своего товарища, подрагивающими руками наполнил его охотничью стопку грузинским коньяком. Собутыльники оживились. В кабинете ближе к десяти вечера сидело четверо оперработников, все в звании капитанов, трое из которых — Юрка, Герман Потскоптенко и Генка Легостаев — каких-то пять лет назад учились на одном факультете Электротехнического института города N-ска. Четвёртым был Славка Затулин — потомственный чекист, года на три старше их по возрасту, окончивший истфак в Педагогическом, — неискоренимый романтик и приторно-сентиментальный молодой человек. Дверь кабинета был закрыта изнутри на ключ. На стене сетевой радиоприёмник передавал концерт по заявкам, внося сумятицу в общение. Бывшие однокурсники держали удар за ударом в отличие от чувствительного Славки, который на третьей стопке скис и по мере набора градуса периодически выпадал из темы.

Вот опять он закрутил свою нудную шарманку:

— Она кричала?

— Кто? — не понял допрашиваемый.

— Ну, дочка... как его... — Амина!

— Не знаю... я не слышал. Я её увидел только, когда стрельба закончилась и наши начали выносить трупы. Девчонка был жива, лежала на носилках...

— Юрка! Ты это уже рассказывал, — встрял Генка, поправляя сбившуюся чёлку своих красивых, цвета воронова крыла волос с «фирменной» белой прядью. — Ты ей ещё колено прострелил.

— Да не я! Я лежал под диваном и бил по всем, кто заглядывал в комнату. Женщин среди них не было!

— А как ты определял, где свои, а где чужие? — перехватил инициативу Герман.

— По обувке. Наши-то все в кроссовках были и спецформе, пошили накануне... Цвет ещё такой — песочно-кремовый.

— Как же ты под диваном оказался?

— Со страху. Вбежал в проходную комнату, а тут давай все ломиться... Двоих уложил. Третий с гранатомётом влетел. И его тоже... А он, подлюка, успел на курок нажать. Выстрел ушёл в другую комнату, а самого нафара взрывной волной — в дверь напротив. Так он с дверью и вылетел.

— Нафар — это афганца так звали? — полюбопытствовал гуманист Слава.

— Славка, заткнись, не перебивай, — зашипел Легостаев.

— Нет, нафар — это по-ихнему «человек»...

— Так это ты — человека... значит, того!?.. — в ужасе отшатнулся Славка.

Лицо Дымова перекосила досада. Герман и Генка угрожающе зашипели.

— Там людей не осталось, — взяв себя в руки, оправдывался ветеран, — одни д`ухи!

— А эти кто такие? — не унимался сентиментальный коллега.

— Враги! — обиженно выдохнул рассказчик. — «Душманы» по-ихнему. Духи, понимаешь! Духи!.. — И, уже запутавшись в собственных объяснениях, добавил: — Мы их «духами» для краткости... понял?

— Понял... а что тут не понять, — расслабился Славка.

— Ладно, ладно, дальше давай, — скорчив презрительную гримасу в адрес бестолкового гуманиста, ободрил рассказчика обладатель «фирменной» пряди. — И что, как нафара с дверью снесло, ты сразу под диван?