Мужчина, которого она забыла

Оглавление

Пухлые губы секретарши складываются в розовое колечко, но из них не выходит ни звука.

– Все очень просто, – продолжает мама. – Нам от вас ничего не нужно, только свяжитесь с Кэйтлин и скажите, что ее мама и бабушка… Скажите, что мы здесь. По срочному семейному делу.

– Кэйтлин? – оживляется секретарша. – А как ее фамилия?

– Армстронг, – говорю я. – Вы ее знаете.

– Кэйтлин Армстронг – дочь этой бедняжки? – Секретарша больше не смотрит в мою сторону и не говорит со мной. – Так она больше не студентка. Бросила учебу в конце летнего семестра. – Женщина понижает голос и разве что не подносит руку ко рту, чтобы я не прочитала по губам. – Может быть, леди забыла?

Мы с мамой потрясенно переглядываемся. Моя новая подружка восторженно наблюдает за нами.

– Бросила? Вы уверены? – Я перегибаюсь через конторку с легкой угрозой – человеку с болезнью Альцгеймера можно не думать о приличиях. – Моя Кэйтлин? Высокая, как я, только с большими черными глазами, и волосы длинные… Она изучает… изучает… слова. Это точно она?

– Простите, милочка. – Секретарша отъезжает на кресле подальше от стойки и улыбается моей матери. – Вы за ней ухаживаете? Совсем ничего не помнит? Тяжело вам, наверное.

– Я прекрасно все помню, – говорю я, хотя она по-прежнему на меня не смотрит.

– Вы точно не ошиблись? – спрашивает мама. Она незаметно для секретарши сжимает под столом мою руку. Убеждает меня, чтобы я позволила ей говорить.

– Конечно, не ошиблась! – кивает женщина, поджав губы со смесью сочувствия и радости от того, что ей довелось сообщить плохие новости. – Я своими глазами видела, как она приходила к декану. А как плакала!.. Она провалила экзамены. Что-то с парнем не заладилось, кажется, обычно так и бывает. Просила о пересдаче, однако в итоге заявления не подала. Я решила, что девочка уехала домой зализывать раны и пожить за родительский счет. Понимаю, почему она не хотела вам говорить, – добавляет она вполголоса. – Чтобы лишний раз ее не расстраивать.

– Я стою рядом, и у меня есть уши, – говорю я.

Секретарша скользит по мне взглядом, и только. Мне на секунду кажется, что я стала той призрачной женщиной из метро, которой больше никто не смотрит в глаза. Которая больше не существует.

– Спросите ее подругу! – вдруг вспоминает секретарша. – В последнем семестре они с Кэйтлин всегда ходили вместе. Ее зовут Бекки Ферт. Только адреса я вам дать не могу. Вы знаете: это противоречит нашей политике безопасности. Сегодня она должна быть в кампусе. Поспрашивайте в буфете. Такая блондинистая, симпатичная…

– Спасибо, – говорит мама, не выпуская мою руку.

Я напоследок смотрю на секретаршу и понимаю: сейчас самый подходящий момент произнести что-нибудь язвительно-остроумное – показать, что я не равна своей болезни и не заслужила такого обращения. Однако в голову ничего не приходит, и это со всей ясностью напоминает мне – да, равна, и да, заслужила.

* * *

В буфете мы видим много симпатичных блондинок – настолько, что я начинаю бояться, как бы нас вежливо не выпроводили, если мы начнем опрашивать их одну за другой.

К счастью, это тот редкий случай, когда быть женщиной за сорок – преимущество. Никто не подозревает нас в гнусных намерениях, и после нескольких озадаченных, скучающих и презрительных «нет» мы наконец находим студентку, которая знает Бекки Ферт – и, главное, знает, где она.

– Сегодня ее нет, – сообщает нам девушка, представившаяся Эммой. – Она на лекции по литкритике. Хотя туда обычно никто не ходит. Так что, может, и дома.

– Вы знаете, где она живет? – спрашиваю я. Эмму, к счастью, ни в малейшей степени не волнует неприкосновенность частной жизни. Она записывает нам адрес Бекки и ее телефон.

Я решительно выхватываю у нее бумажку: наконец-то я что-то делаю – для себя, для Кэйтлин. Ищу дочь, спасаю, возвращаю домой. Вот что значит быть матерью! Я чувствую себя свободной и сильной – ненадолго, секунд на десять, пока вдруг до меня не доходит: я понятия не имею, что делать дальше.

* * *

Нехотя я соглашаюсь сесть в переполненный автобус – явно не самая сумасшедшая среди его пассажиров. Темноты и сырости на улицах стало больше; вода превращает их в мутное зеркало. Может быть, оно-то и показывает реальность в ее истинном расплывчато-переливчатом свете – текучий мир, который того и гляди смоет. Вот как я себя чувствую: словно стою по ту сторону зеркала и пытаюсь оттереть с него грязь, чтобы яснее видеть и понимать.

– Мерзкая погода, – говорит мама. Я пытаюсь вспомнить время, когда дождя не было.

К счастью, мы застаем Бекки дома. Она открывает нам в нижнем белье и футболке. От одного вида голых ног на кафельном полу меня пробирает дрожь. Хочется отправить ее за джемпером.

– Я не религиозна, – говорит Бекки, переводя взгляд с мамы на меня.

– Мы тоже, – сообщаю я. – По крайней мере, если бы я верила в Бога, то сказала бы ему пару ласковых слов, которых в Евангелии не найдешь.

Бекки начинает закрывать дверь.

– Это насчет Кэйтлин. Вы ведь знакомы? – Мама просовывает ногу в дверной проем – решительно, как полицейский из спального района или торговый агент. Бекки смотрит на мамины сапоги, потом на свои голые ноги и осторожно приоткрывает дверь.

– Я бабушка Кэйтлин. Если вам известно, где она, пожалуйста, расскажите нам. Мы знаем, что она бросила университет. И знаем о ее беременности.

– Какого… – Бекки округляет глаза и кусает губу – ей все же хватает приличий, чтобы не сквернословить в присутствии старших. Итак, она об этом не знала. Возможно, отсюда следует, что Кэйтлин и не беременна. – Боже, я думала, она…