Оценить:
|
Мужчина, которого она забыла
- Предыдущая
- 42/42
42
– Еще? Да? – В глазах Эстер сияет неподдельная радость.
– Да! – говорю я, давясь хохотом.
Она берет третье яйцо и, дрожа от смеха, взбирается на столешницу, явно держа в уме какой-то чудесный план. А затем бросает яйцо с высоты своего роста в миску. Оно с глухим стуком встречает свою судьбу, в воздух поднимается белое облачко, и моя дочь танцует от счастья. Я изо всех сил стараюсь удержать в памяти это мгновение.
– Чем это… – На кухне появляется мама. – Газ! Господи, ты же газ включила!
Мама торопится к черному входу, чтобы остудить наше с Эстер веселье струей сырого холодного воздуха. Затем подбегает к плите и крутит в обратную сторону ручку, которую я только что повернула.
– Марш с кухни, юная леди, – говорит мама, не давая Эстер спуститься самой со стола, а подхватив ее под мышки. – Обе во двор! – Она обводит взглядом беспорядок. – Чтоб я вас до конца уборки не видела!
Она выставляет нас на холод, будто бродячих собак, обглодавших ножку любимого столика, и, набрав в грудь воздуха, возвращается в дом. Мы с Эстер стоим во дворе. Руки у нее все еще липкие от яиц.
– Больше не печем? – печально спрашивает она. – Я хочу еще печь.
– Тебе нельзя прикасаться к плите! – Мама возвращается с теплыми вещами. Она протягивает мне куртку и помогает Эстер просунуть руки в рукава. Я гляжу на свою одежду. Мне такая не нравится, и маме это известно. Наверняка решила меня наказать. Я теперь люблю джемперы – с ними просто: знаешь, куда совать голову, а рукава сами найдутся. И у джемпера нет этих штук, их еще нужно соединять вместе – терпеть не могу. Я верчу куртку в руках, как собака, которая ловит свой хвост. Мама отбирает ее и помогает мне одеться, совсем как Эстер. Я, совсем как Эстер, надуваю губы.
– Нельзя вести себя как раньше! – отчитывает меня мама. – Сколько раз тебе говорили…
– Не знаю, – сердито отвечаю я. – У меня проблема с кратковременной памятью…
Мама смотрит на меня, сузив глаза, и я вижу, что она по-настоящему на меня злится. Как в тот раз, когда я напилась в пятом классе, вернулась домой из школы и заблевала постель, в которой она спала.
– Почему? – спрашивает Эстер. Мама яростно трет ей руки антибактериальной протиркой. – Почему нам с мамой нельзя веселиться?
– А если бы ты что-нибудь зажгла, или на кипятильнике включилась бы лампочка, или выключатель дал искру? Нас всех могло убить!
– Убить? – тревожно переспрашивает Эстер. – Насмерть?
– Я не нарочно, – говорю я жалостным голосом. Мама обматывает мне шею шарфом. – Мы веселились. Это… случайно вышло. Я не нарочно.
– Ты всегда не нарочно, – парирует мама. Это стандартный ответ, который я слышу с тех пор, как сказала, что не нарочно вылила целый флакон духов на собаку, не нарочно выпила весь рождественский херес, так что два дня не могла ходить в школу, не нарочно переспала со своим строителем и вышла за него замуж. Только в этот раз я действительно не нарочно.
Мама застегивает последние пуговицы на куртке.
– Ждите здесь, – говорит она. – Я пойду посмотрю, все ли в порядке.
Эстер сжимает мне руку в знак солидарности.
– Мы же только пекли торт…
Я осматриваюсь по сторонам – как бы нам скоротать время? Может, где-нибудь есть мячик или та штука с колесами, на которой Эстер обожает носиться, особенно вниз по холму. И тут я вижу, что задние ворота чуть приоткрыты. Я-то думала, они заперты на два оборота и задвижку, но нет – открыты: между створками виднеется узкая полоска свободы.
– Пойдем в парк? – предлагаю я.
– Конечно! – И Эстер выводит меня со двора.
12
Клэр
Эстер знает дорогу даже в темноте – а та наступила неожиданно… Вот вам и зима: оглянуться не успеешь, а день уже кончился. Я держу дочь за руку и позволяю ей руководить нашей экспедицией. Эстер весело щебечет и ничего не боится – ни того, что солнце почти скрылось за черным горизонтом, изрезанным силуэтами деревьев, ни машин, которые, словно вереница горящих глаз, проносятся мимо с включенными фарами.
Мы останавливаемся на перекрестке. Эстер с восторгом нажимает кнопку светофора и важно говорит:
– Ждем зеленого человечка!
Телефонная будка через улицу сияет, словно маяк. Она напоминает мне о теплом летнем вечере, о том, как я, набив карманы мелочью, выходила из дома поболтать с мальчиком, который мне тогда нравился. У нас дома был только один телефон в прихожей, и для приватных разговоров приходилось идти в конец улицы и звонить из будки. Будка, покрытая изнутри непристойными надписями и предложениями сексуальных услуг, стала моей тихой гаванью. Там я устраивала свою жизнь, шептала сладкие пустяки и слышала такие же в ответ, приложив трубку к уху, будто ракушку, в которой шумит море.
Я сую руку под куртку, достаю из кармана клочок бумаги и вспоминаю про мужчину из кафе. Огрызок карандаша. Прогулка. Райан. Он дал мне свой номер. В тот день на мне был этот кардиган, и бумажка каким-то чудом сохранилась.
– Что это, Эстер? – Я протягиваю ей клочок.
Она, прищурившись, разглядывает его под уличным фонарем, который мигает над нашими головами.
– Цифры, – говорит Эстер. – Много-много в ряд. Это ноль, это семь, четыре, девять…
У меня в джинсах еще есть какие-то деньги. Твердые серебристые блестяшки – остатки былой независимости.
– Испытаем ту будку? Правда, похожа на «ТАРДИС»?
– Немножко, – кивает она. Я открываю дверь и втискиваюсь внутрь. – Как снаружи… – разочарованно протягивает Эстер; она-то надеялась, что внутри будка окажется больше. Взяв дочь на руки, я бросаю монетки в щель, совсем как в юности. Затем поднимаю трубку и слышу обнадеживающе знакомый гудок. Забавно – та штука для звонков, которую я раньше всюду таскала с собой, стала для меня загадкой, но эта… эта мне абсолютно понятна. Во всем, за исключением цифр.
- Предыдущая
- 42/42