И не только Сэлинджер. Десять опытов прочтения анг

Оглавление

В “Повелителе мух” пожар уже не призрачный, а реальный, разве что метафорически раскрашенный испуганным детским воображением. Огонь видится детям то белкой, то змеей, то ягуаром. Но проходит время, и обитатели острова, так же как и персонажи Еврипида, попадают во власть призрачных видений и галлюцинаций. Днем, когда ничто не предвещает фантазийности и солнце разума ярко светит, они видят странные картины: “Странные вещи творились на острове в полдень. Слепящее море вздымалось, слоилось на пласты сущей немыслимости; коралловый риф и торчавшие кое-где по его возвышеньям чахоточные пальмы взмывали в небо, их трясло, срывало с места, они растекались, как капли дождя по проводу, множились, как во встречных зеркалах. А то земля вдруг вставала там, где никакой земли не было, и тут же на глазах у детей исчезала, как мыльный пузырь”. Галлюцинации заполняют сознание новых робинзонов, укротителей дикой жизни, подавляя их волю. Природные силы утверждают над ними свою власть, завораживают их, открывая тайны, неподвластные рассудку. Прагматичный Хрюша упорствует, повторяя ошибку Пенфея. “Бред!” – объявляет Пенфей, обращаясь то ли к Дионису, то ли к самому себе. “Миражи…” – бросает детям научно мыслящий Хрюша, для которого в природе нет загадок. Дети привыкают к миражам и перестают их замечать: они “привыкли к этим чудесам и их не замечали, как не замечали таинственных дрожащих звезд”. Звезды в данном случае выступают в роли богов, играющих с людьми; люди при этом игнорируют их присутствие и таинства (mysteries), к которым боги пытаются их приобщить.

Действие второе и действие третье

Дальнейшие события романа Голдинг также выстраивает, строго следуя еврипидовой трагедии. Вакханки, покинувшие Фивы и своего царя, с тирсами в руках беснуются среди лесов и полей, поклоняясь богу Дионису и оглашая окрестности вакхическими песнями. Они прогоняют пастухов, пытающихся им мешать, и рвут на куски домашних животных. В “Повелителе мух” происходит почти то же самое. Английские мальчики один за другим покидают своего вождя Ральфа, подобно тому как женщины Фив уходят из города, оставив Пенфея. Сначала удаляется Джек, потом – хор, а потом – все остальные. Им надоедает рассудочный распорядок жизни, навязанные правила и законы. Ральф остается наедине с практическим рассудком (Хрюшей), как и царь Пенфей. (К этой компании Голдинг присоединит христоподобного Саймона, но у того свой, особый путь.) Таким образом, происходит символический разрыв сознания и бессознательного. После удачной охоты, потерзав плоть жертвенных животных, вакханты кораллового острова, подозрительно напоминающие фиванских вакханок, устраивают ритуальные танцы с песнями, потрясая деревянными копьями-тирсами. Сама собой из страха перед неизвестным рождается новая религия и новый бог – Змей (или Зверь), эмблема дьявола или Диониса. Теперь племя всякий раз после удачной охоты будет приносить ему жертву, дар – свиную голову.

Есть еще одна психологическая деталь, объединяющая трагедию Еврипида и роман Голдинга. Новым богом и его таинствами соблазняются отнюдь не только вакханки и охотники Джека, но и те, кто им противостоит: Пенфей и Ральф. Пенфей ненавидит нового бога, его таинства, и тем не менее они влекут его к себе. Обнаженные женские тела, разгоряченные страстью, будоражат его воображение. Именно поэтому, когда лукавый Дионис, уготавливая Пенфею ловушку, предлагает ему “пойти и посмотреть” на вакханок, он тотчас же соглашается. В свою очередь Ральф, сидя на берегу, легко поддается уговорам Хрюши пойти и посмотреть, что делает племя на другом конце острова. Это интересно и соблазнительно. Еще раньше, в седьмой главе романа, Ральф неожиданно для себя оказывается вовлечен в охоту на свиней. Если прежде он относился к охоте с безразличием разумного цивилизованного человека, то теперь ритуал охоты увлекает и соблазняет его. Он захлебывается от восторга, рассказывая, как попал копьем в свою жертву, и с удовольствием принимает участие в ритуальной игре, которую затевает Джек. Охота, убийство, танец, взывающий к новому богу, влекут к себе Ральфа– Пенфея помимо его собственной воли и ломают решимость любой ценой сохранить рассудок. Но экспериментировать подобным образом, перешагивать границу, разделяющую цивилизованное сознание и сознание первобытное, небезопасно. Вскоре персонажи Еврипида и Голдинга поплатятся за это сполна.

Действие четвертое

Ключевую сцену трагедии Еврипида, сцену убийства Пенфея, которого вакханки по ошибке приняли за жертвенного льва, Голдинг в своем романе для пущей убедительности воспроизводит целых три раза. В первом случае в роли убитого и расчлененного Пенфея выступает визионер и пророк Саймон. Он является к дикарям со своими откровениями в самый неподходящий момент: племя, охваченное дионисийским безумием, поет и танцует. Саймона никто не слышит и не узнает. Его, как и Пенфея, принимают за зверя, терзают и в итоге убивают.

Второй жертвой новых вакхантов становится Хрюша, персонаж, много более близкий рассудочному Пенфею, нежели мистик Саймон, и более внятно ассоциирующийся с образом жертвенного животного – свиньи. Хрюша попытается осуществить то, что только задумал и не смог сделать Пенфей, – отрезвить безумцев силой рассудка. Но и он, так же как его греческий прототип, погибает. Третьей жертвой оказывается Ральф. Вакханты его преследуют, нагоняя первобытный страх, заставляя уподобиться им самим и одновременно животному, жертвенной свинье, ищущей убежище в зарослях среди лиан. Следует длинная сцена преследования, бегства, кровавых стычек с дикарями. Но в тот момент, когда кровавая развязка вот-вот совершится, начинается последнее действие трагедии. Самое короткое.