Стихотворения. Рассказы. Повести

• Предыдущая
• 192/194
• Следующая

192

В 1926 году повесть «Митина любовь» вышла во французском переводе, под заглавием «Посвящение в любовь». Прочитав повесть, датский историк литературы и критик Георг Брандес писал: «Я прочел «Митину любовь» по-французски и очень взволнован ею. Меня поражает в ней тонкость анализа любви, и я не могу не выразить своего восхищения» (т. 5, стр. 523).

Немецкий поэт Р.-М. Рильке дал подробный разбор «Митиной любви», своеобразно переосмыслив Митю и его переживания. 25 февраля 1926 года в письме корреспонденту, усмотревшему, по-видимому, сходство между 8-й Дуинской элегией Рильке и повестью Бунина, он писал: «…Участь того, кто все же остается жить, конечно, лучше Митиной. Я вот уже несколько месяцев как знаком с обоими, и с Катей, и с Митей, по хорошему французскому переводу «Le Sacrement de l’Amour»… «Случай» Мити — это один из тех многочисленных случаев нетерпения (и притом один из самых чистых и трогательных), когда молодой человек теряет любопытство и способность ожидать течения событий и выхода из невыносимого положения и перестает верить в то, что за этими страданиями, в которые вступил и вовлечен был весь мир, должно последовать что-то иное, может быть, поначалу и не более легкое, но, во всяком случае, иное, которое в силу своей инакости должно было бы представляться более выносимым и переносимым. Сначала судьба Мити показалась мне не имеющей ничего общего с теми душевными состояниями, о которых говорит мое стихотворение. Но нет, вы правы, как о «любящем», о нем, конечно, говорится в этом стихотворении… Любимая, Катя, эта нежная, впечатлительная Катя, впервые дает ему тот взгляд на простор, который (быть может) приближается к великому бессознательно-знающему взгляду животного; по едва только он покидает любимую девушку, как от тоски и покинутости он заполняет эту открывшуюся ему беспредельную даль, это блаженство, которое есть не что иное, как пространство, — тоже любимым, близким ему миром, который он затем, с утратой Кати, по необходимости вместе с нею утрачивает, так что ему не остается ничего, кроме небытия, кроме «néant», в котором он храбро и последовательно гибнет.

Малейшая доля любопытства (я намеренно применяю эту саму по себе ничтожную мерку) к тому состоянию, которое должно было последовать за этим отчаянием, могла бы еще спасти его, хотя он действительно погрузил весь мир, который он знал и видел, на маленький, устремляющийся от него прочь кораблик «Катя»… на этом кораблике ушел от него мир» («Вопросы литературы», 1966, № 9, стр. 248–249). Рильке, поэтически домысливший образ Мити, сделал вывод о том, что повесть Бунина — книга несовременная. «Le sacrement de l’Amour» передает лучше то, что здесь происходит, чем заглавие «Митина любовь», — пишет он. — Митина любовь была бы скорей неутраченная Катя, счастье, борьба, судьба рядом с ней, и все же в конце концов утрата друг друга, которая была бы с Катей, какова она есть, неизбежна… В этом смысле маленький роман Бунина почти старомодная книга: нас (то есть современных людей, как иронически пишет Рильке. — А. С.) гораздо больше интересует то, что происходит в тех и между теми, кто не теряет себя на такой лад и все-таки должны как-то по-иному, в жизни, потерять себя, ибо не научились любить» (там же, стр. 249).

80

Стр. 340. «Девушка пела в церковном хоре…» — первая строка стихотворения А. Блока (без названия).

81

Стр. 344. «Юнкер Шмидт, честное слово, лето возвратится!» — строка из стихотворения Козьмы Пруткова «Юнкер Шмидт».

82

«Азра» — романс А. Рубинштейна на слова Г. Гейне.

83

Стр. 359. «Вижу, роза, — счастья сила…» — неточно приведенная строка из стихотворения А. Фета «Роза».

84

Солнечный удар (стр. 384). — О происхождении этого рассказа Бунин рассказывал Г. Кузнецовой, которая записала в своем дневпике: «Говорили вчера о писании и о том, как рождаются рассказы. У И[вана] А[лексеевича] это начинается почти всегда с природы, какой-нибудь картины, мелькнувшей в мозгу, часто обрывка. Так, «Солнечный удар» явился от представления о выходе на палубу после обеда, из света в мрак летней ночи на Волге. А конец пришел позднее» («Грасский дневник», стр. 24).

85

Ночь (стр. 390). — О рождении этого произведения Бунин рассказывал так: «Вскоре после смерти Толстого я был в индийских тропиках. Возвратясь в Россию, проводил лето на степных берегах Черного моря. И кое-что из того, что думал и чувствовал и в индийских тропиках, и в летние ночи на этих берегах, под немолчный звон ночных степных цикад, впоследствии написал» (т. 9, стр. 47).

86

Стр. 391. «Решился я испытать разумом все, что делается под солнцем…» — Здесь и дальше Буниным неточно цитируется «Книга Экклезиаста» (Библия).

87

Божье древо (стр. 400). — В рассказе воскрешены воспоминания о жизни летом 1908 года в Васильевском, имении двоюродной сестры Бунина. В. Н. Муромцева-Бунина вспоминает: «За лето мы подружились с караульщиками; записывали сказки, поговорки, особенно отличался один, Яков Ефимович, его Иван Алексеевич взял в герои «Божьего древа», удивительный был склад его речи, почти вся она была рифмована» («И. А. Бунин», стр. 121). Бунин в рассказе «Божье древо», как и во всех своих произведениях, где действуют люди из народа, в точности воспроизвел народную речь, не терпя никаких подделок и не прощая их писателям. «Сколько поклонников старинного («ядреного и сочного») народного языка, словечка в простоте не говорящих, изнуряющих своей архирусскостью!.. Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки и «словеса золотые» и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архирусизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!» — возмущался он и возражал корреспонденту, с которым переписывался по поводу рассказа «Божье древо» и который высказал положительное отношение к языку А. М. Ремизова: «Ремизов составляет по областным словарям (и вообще «из книг сличает», как говорит у меня дворовый в «Святых») никогда не существовавший и не могущий существовать мерзейший русский язык» («Русская литература», Л., 1961, № 4, стр. 155). Вместе с тем, в точности воссоздавая речь своего героя, Бунин возражал против утверждения, будто и характер Якова Демидыча списан с реального лица; он утверждал, что герой его — фигура «вымышленная», «собирательная», имеющая «только видимость» живого лица, «вследствие одной из моих давних манер писать иногда в форме «записей», дневников, с умышленной протокольностью, с видимостью пережитого лично» (там же, стр. 153).

3

• Предыдущая
• 192/194
• Следующая