Преступление Сильвестра Бонара. Остров пингвинов.

Оглавление

175

— Высокий Трибунал, в заседаниях которого вы скоро примете участие, — сказал Бротто ему однажды, — учрежден французским сенатом для спасения Республики, и, бесспорно, нашим законодателям пришла в голову благая мысль — дать судей своим врагам. Я сознаю все великодушие такого образа действий, но не нахожу его дальновидным. По-моему, было бы благоразумнее расправляться с наиболее непримиримыми противниками негласно, а остальных привлекать на свою сторону путем подкупа или обещаний. Всякий суд разит медленно и не столько поражает преступника, сколько устрашает его: он прежде всего преследует показательную цель. Недостаток вашего суда заключается в том, что он примиряет друг с другом всех, кому он может внушить ужас, благодаря чему из хаоса противоположных интересов и страстей он сам создает могущественную партию, способную действовать сплоченно и решительно. Вы сеете страх, но страх в большей мере, чем мужество, порождает героев; желаю вам, гражданин Гамлен, чтобы в будущем подвиги, воодушевленные страхом, не ударили бы по вас самих!

Гравер Демаи, влюбленный на этой неделе в некую девицу из Пале-Эгалите, брюнетку огромного роста, Флору, все-таки улучил минуту, чтобы поздравить товарища и сказать ему, что его назначение на столь высокий пост весьма почетно для искусства.

Даже Элоди, относившаяся с безотчетным отвращением ко всему связанному с Революцией и видевшая в общественной деятельности самую опасную соперницу, которая может завладеть сердцем ее возлюбленного, — даже нежная Элоди сознавала превосходство над собою человека, призванного быть судьею в важнейших делах. Кроме того, назначение Эвариста присяжным имело еще одно счастливое последствие, которому чувствительная девушка искренне обрадовалась: гражданин Жан Влез явился в мастерскую на Тионвильской площади и в порыве мужественной нежности крепко обнял нового присяжного.

Как все контрреволюционеры, он питал уважение к республиканским властям, а с тех пор как его обвинили в мошенничестве при поставках в армию, Революционный трибунал внушал ему почтительный страх. Он считал себя лицом слишком заметным и вел слишком много дел, чтобы наслаждаться полным спокойствием; гражданин Гамлен представлялся ему человеком, за которым стоило поухаживать. В конце концов он, Блез, был благонамеренный гражданин, сторонник законности.

Он протянул руку художнику-судье, выказал себя искренним патриотом, поклонником искусств и свободы. Гамлен великодушно пожал протянутую ему от всего сердца руку.

— Гражданин Эварист Гамлен, — сказал Жан Блез, — я обращаюсь к вашим дружеским чувствам и к вашим талантам. Поедемте завтра на два дня в деревню: вы порисуете, и мы поболтаем на свободе.

Несколько раз в течение года торговец эстампами предпринимал загородную прогулку на два-три дня в обществе художников, зарисовывавших по его указаниям пейзажи и руины. Схватывая на лету все, что могло понравиться публике, он привозил из этих поездок наброски, которые потом заканчивались в мастерской, искусно гравировались и превращались в одноцветные или многоцветные эстампы, приносившие ему немалый доход. По этим же наброскам он заказывал карнизы для дверей и трюмо, которые имели успех у покупателей не меньший, а иногда и больший, чем декоративные произведения Юбера Робера.

В этот раз он хотел взять с собой гражданина Гамлена, чтобы тот сделал несколько эскизов с натуры: настолько звание присяжного подняло в его глазах Эвариста как художника. Кроме Гамлена, в прогулке принимали участие еще гравер Демаи, отличный рисовальщик, и никому не известный Филипп Дюбуа, превосходно работавший в жанре Робера. Как всегда, художников сопровождала гражданка Элоди с подругою, гражданкой Азар. Жан Блез, умевший сочетать приятное с полезным, пригласил также гражданку Тевенен, актрису «Водевиля», с которой, по слухам, он был в близких отношениях.

X

В субботу, в семь часов утра, гражданин Блез, в черной шляпе с загнутыми кверху углами, в пунцовом жилете, лосинах и желтых ботфортах с отворотами, постучал ручкой хлыста в дверь мастерской. Гражданка Гамлен мирно беседовала в это время с гражданином Бротто, между тем как Эварист завязывал перед осколком зеркала высокий белый галстук.

— Счастливого пути, господин Блез! — сказала гражданка. — Но раз вы отправляетесь рисовать, возьмите с собой и господина Бротто: ведь он тоже художник.

— Что ж, гражданин Бротто, едемте с нами, — ответил Жан Блез.

Убедившись, что он не будет в тягость, Бротто — человек общительный и любитель всяких развлечений — охотно согласился.

Гражданка Элоди поднялась на пятый этаж, чтобы поцеловать гражданку Гамлен, которую она называла своей маменькой. Она была одета во все белое и благоухала лавандой.

Старый дорожный берлин с опущенным верхом, запряженный парой лошадей, ожидал на площади. На задней скамейке сидела Роза Тевенен с Жюльеной Азар. Элоди предложила актрисе сесть с правой стороны, сама села с левой, а худощавую Жюльену поместили между ними. Бротто устроился на передней скамейке, против гражданки Тевенен, Филипп Дюбуа — против гражданки Азар, Эварист — против Элоди. Что же касается Филиппа Демаи, его атлетический торс красовался на козлах, по левую руку от возницы, которого он поражал россказнями о том, что есть в Америке местность, где на деревьях растут колбасы.

Гражданин Блез, превосходный наездник, ехал верхом и, не желая глотать пыль, поднятую берлином, скакал впереди.