Эхолетие

Оглавление

Remember when you were young,

You shone like the sun.

Shine on, you crazy diamond…

Май 1937, г. Лисецк

… – не выживет… кто знает…

Бартенев услышал едва различимые слова. В голове мчался поезд, колеса стучали ритмично на стыках рельс, и из-за этого грохота сложно было вообще что-либо понять, но всё же отдельные слова иногда приобретали знакомые очертания. Виски были сдавлены тисками, и каждый толчок крови в них был крайне болезненным. Сильно мутило.

… – и похуже бывало, молодой еще, вытянет… – приятный спокойный баритон принадлежал очевидно совсем взрослому человеку.

… не понимаю, все там будем … зачем? – первый голос не унимался.

Бартенев попытался приоткрыть глаза, но они были словно склеены. Надо было помочь им руками.

– Так, так, дело пошло, – баритон был явно обрадован. – Давайте-ка, голубчик, порадуйте научную общественность. Не спешите, я сейчас протру вам глаза.

Владимир Андреевич почувствовал, как на лоб легла мокрая тряпка и чьи-то заботливые руки прикоснулись к глазам. Стало значительно легче, и сознание вернулось к нему одновременно со зрением.

Сломанные очки на мясистом носу незнакомого человека поблескивали в сумерках. Лицо разглядеть было сложно, но его аккуратные движения рукой по лицу не несли с собой угрозы. Влага бодрила с каждой минутой всё больше. Когда Бартенев смог разглядеть окружающий его мир, то снова захотелось закрыть глаза и провалиться в небытие. Большое, прокуренное помещение было плотно заставлено деревянными двухъярусными нарами, стоявшими в несколько рядов. Сверху свисали куски ободранных простыней вместе с ногами их владельцев. Люди были повсюду. Некоторые сидели за длинным столом и курили, не спеша беседуя между собой, некоторые спали, сидя на нарах, прижавшись плечами друг к другу, некоторые просто стояли вдоль серой стены, опершись на нее спинами. В воздухе стоял смрад от грязных тел, вперемешку со сладковатым запахом крови и табака. Небольшое окно с решеткой под потолком не успевало справляться с вентиляцией. В каждом звуке, скрипе, слове и движении чувствовались вселенская тоска и ужас, которые, казалось, материализовались и говорили: «мы с вами, мы здесь».

Лицо с очками принадлежало, как оказалось, человеку достаточно пожилому, но не старому. На вид ему было не больше пятидесяти. На нем был синий пиджак, надетый сверху на свитер. Длинные волосы с благородной проседью падали на лоб, и одной рукой ему постоянно приходилось их откидывать назад, а второй рукой он протирал Бартеневу лицо. Отросшая щетина, изможденные голубые глаза и лоб с глубокими морщинами никак не вязались с грамотной и интеллигентной речью.

– Ничего страшного, просто гной поднакопился. Надо чаще умываться, голубчик, – он неожиданно улыбнулся. Улыбка вышла какой-то профессиональной, что ли, но Владимиру Андреевичу стало спокойнее от нее на некоторое время. – В принципе ничего смертельного – перелом носа, очевидно трещина в лицевой кости и сопутствующее сотрясение или вероятно даже ушиб мозга. Но это не страшно, если вас, конечно, еще раз не допросят. Извините, не представился, Яков Семенович Нестеров, хирург городской больницы, то есть бывший хирург, – поправился он.

– Бартенев … спасибо, – прошептал Владимир Андреевич через силу и протянул руку.

– Знаем, знаем, философ, – улыбнулся врач и ответил на приветствие, – там, в углу, – он кивнул, – ваш коллега из университета с кафедры литературы. Когда вас принесли, он сказал, кто вы и откуда. Сейчас спит, поздороваетесь чуть позже. Да, и можете меня не благодарить, пришлось оторвать половину рукава вашей рубашки. Я вам компрессы на лицо делал. Мои рукава, увы, израсходовались почти год назад, – он улыбнулся, как улыбаются врачи, сдержанно, но обнадеживающе.

Недалеко, за головой, раздался стон. Нестеров повернул голову на звук и прищурился:

– Извините, я не надолго. Там травма челюсти.

Бартенев немного приподнялся, облокотившись на локоть. Рядом, в ногах сидел еще один человек, средних лет, в телогрейке.

– Привет, профессура, я Василий, – Бартенев теперь понял, чей голос сомневался в его живучести, и пожал твердую и сильную ладонь. – Бывший токарь с «Электросигнала», – он подумал, что преподаватель не понял, о каком заводе идет речь, и добавил, – ну… который раньше был «Красный сигналист». Вот… а теперь вредитель, получается. Мы выпускали оборудование для железной дороги. Комиссия брак выявила. Начальники отбрехались, а я вот теперь здесь объясняю, из-за чего вышел брак. Так еще оказалось, что я политически неблагонадежный. Да ладно… Бог не выдаст, свинья не съест. А Нестеров наш конечно молодцом, стольким здесь уже помог, вон и ты очухался, да и мне он зуб больной выдернул. Повезло всем с доктором…

– Долго я здесь нахожусь? – голос Бартенева чуть окреп, и звон в голове постепенно становился менее заметным. Резкая боль прошивала нос, отзываясь на любое движение, но это можно было перетерпеть.

– Ща, – Василий задумался и стал загибать пальцы, – ну да, получается третьего дня тебя занесли. Полных два дня, значит. Сегодня среда у нас. Так, смотри… у нас тут правила. Народу много, а мест мало. Лежи тут, пока больной, а как выздоровеешь – не обессудь, спим по очереди.

– Я могу освободить место, – Бартенев сделал попытку сесть, но твердая рука прижала его к одеялу.

– Это доктор тут всё определяет. Его слово – закон. Так что жди и не трепыхайся. Как скажет, так и будет.

Яков Семенович не заставил себя долго ждать:

– Акробатические этюды исполнять нам еще рановато, молодой человек, полежите пару деньков, потом можно будет передвигаться, но без резких движений. Василий, – обратился он к токарю, – а вас я попрошу, раз в час мочите тряпку водой. Ему пока лучше оставаться на месте. – Василий покорно взял оторванный рукав и двинулся в сторону рукомойника с краном.