Сезон мертвеца

Оглавление

– Очень любопытно, – сказал Росси без всякого энтузиазма.

Коста бросил несколько монет в щель ящика рядом с выключателем. Под потолком и на стенах вспыхнули электрические огни. Росси, поморгав от неожиданности, увидел огромное полотно: группа людей пересчитывает монеты, лежащие на столе. Трое человек, обернувшись, смотрят на две фигуры, стоящие справа от них. Сзади вошедшую пару освещает поток яркого света.

– Здесь изображены сборщики налогов, – пояснил Коста. – Картина называется "Призвание святого Матвея". Матвей – он сидит в центре – спрашивает, тыча себя в грудь пальцем: "Я?"

– А кто эти двое справа?

– Иисус и Петр, символизирующий церковь. Протянув руку, Иисус говорит Матвею, что тот избран апостолом.

– И как это связано с аварией, о которой я тебе говорил? Ведь ты недаром меня привел сюда?

Коста кивнул: толстяк быстро соображал.

– Глянь на костюмы. На сидящих за столом обычная одежда того периода, когда создавалась картина. А Иисус и Петр облачены в типично библейские одеяния. Караваджо исказил исторический эпизод, но существенно углубил идею. Он изобразил момент божественного откровения, когда Матвей неожиданно понимает: жизнь – это не только материальные блага.

– Ты все больше напоминаешь мне проповедника, – проворчал Росси.

– Прошу прощения.

– Ну а в чем тут конкретный смысл для меня?

– А в том, что надо шире смотреть на вещи. Бывают разные ситуации, но в любой нужно помнить, для чего стоит жить. То есть не просто так изо дня в день трудиться и радоваться, что все в порядке.

– Что ж, в этом есть определенный резон.

– Вот именно, – подхватил Коста. – Только надо разглядеть то, что подскажет тебе верный путь. Может, для этого судьба и столкнула нас с тобой.

Росси глубоко вздохнул. Похоже, до него дошло.

– Ты ведь католик? Эта картина как раз о таких, как ты, старина, согласен? – спросил Коста.

– Нет. Вовсе нет. Мне просто нравится искать и находить во всем конкретный смысл. Своего рода хобби.

Пара зашедших в церковь туристов зажгла лампочки у соседней картины того же Караваджо. Росси оценил про себя и выразительную игру красок, и динамику сюжета. Над стариком, лежащим на полу, занес меч убийца с безумным лицом. Картина вызывала у зрителя глубокое чувство тревоги.

– "Мученическая смерть святого Матфея", – тихо прокомментировал Коста. – История из другого времени.

– Никогда не понимал, почему в религии, основу которой составляют жизнь и мир, так много убийств, – пробубнил Росси. – Ты можешь ответить? Или для этого тебе сначала надо стать католиком?

– Думаю, это связано с мученичеством. Люди приносят себя в жертву во имя чего-то более высокого, чем обычное человеческое существование. Скажем, во имя матери-церкви. А для моего отца это были серп и молот.

– Звучит глуповато, – процедил Росси, вытерев губы тыльной стороной ладони.

Коста сообразил, что старшему хочется пива. Он вывел толстяка на улицу и показал ему ближайшую пивную. Росси взглянул на него влажными подобревшими глазами:

– Если хочешь узнать о деле кардинала побольше, у меня есть предложение.

– В самом деле?

– Угу. Сегодня вечером мы договорились с Бешеной Терезой поужинать. Можешь присоединиться. Услышишь немало интересного.

– Разве Бешеная Тереза назначила свидание нам двоим?

Росси состроил невинные глазки:

– Свидание?

– Да я почти не знаком с ней, – сообщил Коста.

– Да брось ты, это же Бешеная Тереза. Ее всякий знает.

– Я же сказал, мы почти не знакомы.

Росси принял обиженный вид:

– Конечно, это не лучший способ для налаживания отношений. Но ведь я для тебя стараюсь, малыш. Все, что в моих силах. Кроме того, это весьма подходящий вариант. Она любит потрепаться. И вообще не собираюсь я ужинать наедине с Терезой.

Коста не поверил своим ушам.

– Господи, а какого черта я туда попрусь?

– Ну, ты ей нравишься. И не спрашивай меня почему. Смотри на эту встречу как на жест вежливости. Так сказать, укрепление связей между отделами полиции, вот и все.

– Великолепно придумал.

– Значит, договорились?

– Как сказать, – лукаво произнес Коста.

А вдруг Тереза вне службы совсем другая женщина?

8

Сара Фарнезе обитала в небольшом и уютном районе Борго, зажатом между руслом Тибра и стенами Ватикана. Жилой массив относился к Риму и принадлежал муниципалитету. Тем не менее нельзя было не учитывать близкое соседство папских владений на вершине холма. Дом стоял на улочке Виколо делле Паллине, спрятавшейся между виа ди Корридори и Борго Пио. Укрепленный узкий проход Иль Пасетте, соединявший Ватикан с бывшим папским замком Кастель Сант-Анджело, был застроен старинными зданиями преимущественно коричневато-желтого цвета. Когда по следам давно умерших понтификов шли экскурсанты, до Сары доносились слабые, словно из глубокого подземелья, звуки голосов. Всего в нескольких минутах ходьбы от дома располагалась площадь Святого Петра с толпами туристов и постоянной торговой суетой. Но по ее любимым узким переулкам внутри квартала праздный народ, как правило, передвигался не спеша и с благоговением. Модернизация практически не затронула этот уголок Средневековья, он сохранил свое скромное, но выразительное обличье. Дома здесь, как правило, переходили от поколения к поколению. Сара являлась исключением.

Эту квартиру на втором этаже она, двадцатитрехлетняя, купила за очень приличные деньги четыре года назад, поступив на преподавательскую работу в Римский университет. С тех пор она изменилась и внешне, и внутренне – причем внешне больше, чем хотелось бы. Учеба в колледже – сначала в Америке, потом в Лондоне – стала далеким воспоминанием. А уж детские годы – скитания по европейским интернатам, которые закончились средней школой в холодном швейцарском городке Монтре, – вообще виделись, как в густом тумане. В памяти застрял только школьный пароходик, скользящий по необъятному Женевскому озеру. Она тогда завороженно смотрела на зеркальную гладь из дальнего угла палубы, куда забивалась, спасаясь от назойливого внимания классной руководительницы, считавшей ее нелюдимой и чудаковатой. Сара часами просиживала на палубе, не отрывая распахнутых глаз от резной короны, украшавшей восточный берег и четко отражавшейся в светлой воде. Ей казалось, что с горных вершин на нее молча взирает Господь – всемогущий и вездесущий наблюдатель, отрешенный от мирской суеты.