|
Оценить:
|
Грузовой лифт
8
— Ну вот, — сказал я, останавливаясь у своего дома.
Облупившийся фасад напоминал плохо заживший ожог. Дверь была открыта, и коварный сквозняк выносил из парадного отвратительные запахи. Я стал на ощупь искать выключатель. За время долгого отсутствия я потерял автоматизм, выработанный за двадцать лет.
— Нет, не надо включать, — попросила она. — Так гораздо таинственнее.
Мы поднялись по деревянной лестнице, покрытой ковриком лишь до второго этажа. В середине коврик совершенно протерся. Дальше мы затопали по деревянным ступенькам, и каждый шаг гулко отдавался. Поручни слегка прилипали к рукам, и я стыдился этого, как и резкого запаха одеколона, от которого щипало в носу.
Раньше, когда мне приходилось открывать дверь в темноте, я с безукоризненной точностью попадал ключом в замок с первого раза.
Но в этот вечер мне понадобилось по меньшей мере минуты две.
Желтая люстра освещала вестибюль. Она висела на плетеном шнуре, на конце которого были любимые пауками кисточки. Обои сильно попортились от влаги.
— Никто не ухаживал за вашей квартирой после смерти матери?
— Нет, консьержка, но, как видите, очень плохо.
Я проводил ее в гостиную.
— Осколки жизни, — пошутил я, показывая на бедную мебель, на медное кашпо, вышитые скатерти, сетчатые шторы, абажуры, отделанные четками, омерзительные лубочные картинки.
Она ничего не ответила. Я указал ей на овальный стол, на котором возвышалась бронзовая статуя — гордость моей матери: атлет с буграми мускулов пытался поставить на место колесо телеги. Это колесо было просто смешным, и атлет тоже был смешон, потому что слишком усердствовал.
— Ну вот, — начал я, — за этим столом я делал уроки, потому что обычно мы ели на кухне. В течение долгих лет я считал это все хорошим тоном. А потом, когда прозрел, мне стало стыдно, но все равно я любил эту обстановку — только здесь я чувствовал себя в безопасности.
У нее на глазах выступили слезы. Я провел ее в комнату, где умерла моя мать. Мне нечего было объяснять, она поняла все сама.
Она долго рассматривала это скорбное помещение, в котором я безуспешно пытался обнаружить тень родного мне человека.
Потом она потащила меня в мою комнату.
— Вы будете и дальше жить здесь?
— Не знаю.
— У вас нет никаких планов?
— Я думаю уехать отсюда. Только сначала хочу попробовать пожить тут немного. Это из-за мамы, понимаете? Она умерла здесь в мое отсутствие совсем одна. И теперь я хочу пожить в одиночестве, отдавая ей последний долг.
Мой голос сломался, а я думал, что он окреп навсегда. Я прислонился лбом к стене и со всей силой прижал кулаки к глазам.
За стеной у соседа радио играло «Вновь увидеть Сорренто».
Женщина положила руки мне на плечи, и прижалась головой к моей голове.
— И все же, скажите мне, как вас зовут, — прошептала она.
3. Прогулка
Она села на мою кровать и повторила вполголоса: «Альбер, Альбер…»
Глядя на нее, сидящую в распахнутом манто на моей постели, я подумал, что она первая женщина, которая проникла в мою комнату; кажется, я покраснел.
— Вы странным образом похожи на женщину, которую я любил.
— Правда?
— Может быть, неприлично с моей стороны говорить вам сейчас об этом.
Она сделала жест, словно говоря — какое это имеет значение.
— Какая она была? — спросила мадам Драве.
— Я же говорю — такая, как вы, вот только, может быть, немного выше ростом и волосы светлее. У нее был такой же овал лица, такие же напряженные и задумчивые глаза.
— Вы обратили на меня внимание из-за того, что я на нее похожа?
— Нет.
— Вы все еще любите ее?
Вопрос смутил меня. После смерти Анны я никогда не думал об этом.
— Каким бы сильным ни было чувство к умершему человеку, его нельзя назвать любовью.
Я опустился на колени, на жалкий невзрачный коврик, и обхватил ее ноги своими горячими руками, а ее длинная изящная рука потянулась к моему лицу с нежной грустной лаской.
— Вы на всю свою жизнь останетесь маленьким диким мальчишкой, Альбер!
— Почему?
— Не знаю, мне так кажется.
Я взял ее руку и поднес к губам. У нее была нежная, шелковистая и удивительно теплая кожа.
— Самая красивая рука на свете, — пробормотал я. Улыбка скользнула по ее лицу.
— Мне очень нравится, что вы это заметили. Обычно мужчина не говорит женщине о ее руках.
В эту секунду она обнаружила на краю своего рукава два маленьких красных пятнышка в форме звездочек. Они были, довольно далеко друг от друга, и действительно крошечные, но выделялись на светлом материале.
— Что это еще за пятна? — прошептала она, поняв, что я тоже заметил их. Я засмеялся.
— Разве можно назвать пятнами булавочные головки?
Мой веселый тон не успокоил ее нисколько. Она очень огорчилась. Оказывается, было достаточно такого пустяка, чтобы все испортить. Я с горечью понял, что все оборвалось. Всего несколько секунд назад мы словно находились в другом мире, эта женщина уже принадлежала мне. Все, что мы говорили друг другу, все, что мы делали, то, как мы молчали, — вело нас к логическому концу. И вот все кончилось. Мы снова оказались такими, как прежде: растерянными и одинокими, бесконечно одинокими в самом сердце этого странного Рождества.
— Мне нужно немного воды. Попробую замыть эти пятна.
В нашей квартире не было ванной. В течение двадцати лет я совершал туалет у раковины. Я отвел ее на кухню, но вода была перекрыта, хотя я написал консьержке, что буду оплачивать все услуги. Когда я повернул кран, из него не вытекло и капли воды. Кажется, моя спутница расстроилась еще больше.
