Сияние первой любви

Оглавление

Наверное, это неправильно. Наверное, надо было все успевать – и домашний очаг сохранять, и за собой ухаживать. И тогда не случилось бы того, что случилось. И не пришлось бы отводить глаза от навязчивых вопросов девчонок. Надя, как всегда, первой начинала спрашивать:

– Мам, ты почему такая грустная последнее время? Что-то случилось, да? Мы чего-то не знаем?

– Нет, что ты, Надюш… Ничего не случилось. Все хорошо. Просто работы много, квартальный отчет на носу. Вон даже до парикмахерской добежать некогда, чтобы корни подкрасить да постричься. Так и хожу с отросшими седыми корнями, стыдоба.

– Мам, ты нам зубы-то не заговаривай! Мы ведь не маленькие уже! – вслед за Надей вступала Вера. – Я видела, как ты третьего дня на кухне плакала! Что случилось, мам? Не из-за квартального же отчета ты плакала, правда?

– Серьезно? – сделала она тогда удивленное лицо. – Ты видела, что я плакала? Не помню… Наверное, я лук в это время резала…

– Да никакой лук ты не резала! Ты просто так плакала! И глаза у тебя все время грустные! И папа какой-то не такой стал…

А вот это было уже серьезное заявление со стороны Верочки. Тут одним удивлением не отделаешься, надо материнскую строгость на помощь призывать.

– Да не выдумывай, Верочка! Что ты все время выдумываешь? У тебя очень развито воображение, иногда не в меру! Надо как-то уметь справляться с таким воображением!

Надя глянула на сестру, вздохнула и ринулась ей на помощь, потребовала тихо:

– Расскажи, мам! Ну что ты с нами, как с маленькими! Мы не маленькие, мы уже взрослые и все понимаем! И мы вместе что-нибудь придумаем! А, мам?

– Ну все, хватит! Отстаньте, девчонки! Все со мной в порядке, что вы, ей-богу… Просто я устала немного, вот пойду в отпуск и отдохну…

Они отстали, конечно. Своими делами занялись. Мало ли дел у тринадцатилетних девиц? Какие же они глупенькие еще… Мол, вместе что-нибудь придумаем, ты только скажи…

Она бы сказала, да что тут можно придумать? Ничего придумать нельзя. Не сотрешь из памяти тот день, когда увидела ту картину…

Она тогда просто по улице шла, торопилась куда-то. Кажется, в налоговую инспекцию с бухгалтерскими документами опаздывала. И вдруг увидела Сережину машину – стоит на обочине, и Сережа за рулем. Хотела подойти, но не успела. Сережа вдруг вышел из машины, пошел куда-то, улыбаясь… Она еще подумала – кому он улыбается, интересно? А потом увидела эту женщину. Она бежала навстречу Сереже и тоже улыбалась. Да, они улыбались друг другу совершенно одинаково. Как счастливые, ничего не замечающие вокруг себя влюбленные. Как обезумевшие от своего счастья.

Женщина подбежала, хотела Сережу обнять, но он быстро схватил ее за руку, потащил к машине, оглядываясь по сторонам. И даже когда оглядывался, улыбался.

Потом они сели в машину, уехали. А она осталась стоять посреди тротуара, с места сдвинуться не могла. Кто-то толкнул ее в бок, проходя мимо, и только тогда она опомнилась, побрела в свою налоговую инспекцию на ватных ногах.

Конечно, Тамара Сереже ничего не сказала. Стыдно было сказать. А может, не стыдно, а боязно. Да, именно так – она просто испугалась, чего уж за стыдом-то прятаться? Это ведь Сереже, по сути, должно быть стыдно, а вовсе не ей, хранительнице семейного очага. Женщине с тряпочкой только испуг и остается.

Но ведь хранительницы очага и женщины с тряпочками тоже своих мужей любят, вот в чем дело! И намного больше любят, чем те, другие, которые с объятиями на бегу бросаются! Как с любовью-то быть вообще? Если она такая, что Тамара всю себя готова отдать ради любимого, чем угодно пожертвовать ради общего с ним семейного очага?

И как тут не струсишь, не промолчишь, не загонишь ту картинку в себя и на замок не запрешь? Пусть она там будет и пикнуть не смеет! И пусть умрет там со временем. Да, время пройдет, и все образуется, и вернется на круги своя… Надо только подождать. Тот, кто любит, умеет ждать.

Она бы и ждала, да разве шило в мешке утаишь? Потому и рассказ приятельницы Ирины задел за живое очень больно – не хотелось ту картинку-беду на волю выпускать и обсуждать с кем бы то ни было. И ведь ясно дала понять Ирине – не надо никаких подробностей! И лицо сделала отчужденное, и глаза злые – неужели непонятно было?

Хотя да, надо знать эту Ирину, конечно. От нее лет пять назад муж ушел, и теперь ей в радость самоутвердиться на чужой ситуации. Мол, не одна я такая, и другие за этой неприятностью в очереди стоят. И потому Ирине все равно, что ей там ясно дают понять и какие лица при этом делают, ей главное свою рану помазать маслицем. И описать все подробности со смаком и придыханием, как песню спеть с чувством, с толком, с расстановкой. Всю болезную душу туда вложить, дать себе удовольствие не прятать свою злорадность за фальшивым сочувствием. Что она и проделала, в общем…

Странно, почему они раньше дружили? Совершенно неприятная особа эта Ирина.

– Ой, Тамарочка, ты бы видела, как он на нее смотрел! Как смотрел! Ты не поверишь – я даже не сразу узнала твоего Сергея, ну совсем, совсем другой человек! А как за руку ее брал, как в ладонь целовал! Прямо как в кино… Я смотрела, как завороженная, глаз оторвать не могла. Ой, Тамарочка, плохи твои дела, вот что я тебе скажу. Все по сценарию идет, один в один…

– Да по какому такому сценарию, Ирина? – не выдержала она тогда, бросила резко: – Подумаешь, какая невидаль, мужик налево сходил! Подумаешь, за руку женщину взял да в глаза ей глянул!

– Ага, ага… – скептически поджала губы Ирина. – Ты еще скажи, что левак укрепляет брак. Да если бы ты ее только видела, Тамарочка! Такая красотка! Не молоденькая, конечно, лет сорока, но выглядит просто сногсшибательно! Знаешь, Сережу можно понять, такая красотка вполне способна вскружить голову! Знаешь, она шатенка такая. С изюминкой. Глаза фиалковые, с нежной такой поволокой. И губы очень чувственные. И кожа на лице гладкая, ухоженная. Видно, что от косметолога не вылезает. А фигурка – как у девочки! И походка легкая. Чудо как хороша! Прелесть просто!