Роботы и империя

• Предыдущая
• 66/125
• Следующая

И тогда аврорскому правительству станет ясно значение некоторых других событий, которые можно связать скорее с тобой, чем с доктором Фастальфом. И в результате они отчаянно хотят заполучить тебя обратно, но не могут открыто требовать тебя потому, что это выдаст факт их нового знания. Вот они и требуют мадам Глэдис – естественное требование – зная, что если она вернется, то вместе с нами.

Жискар молчал долгую минуту.

– Рассуждение интересное, друг Дэниел, но кое-что в нем не клеится. Те роботы, которых я программировал, выполняли свою работу более столетия назад и с тех пор бездеятельны, по крайней мере в том, что касается мысленаправления. Больше того, Земля удалила роботов из Городов в ненаселенную местность уже очень давно.

Это означает, что человекообразные роботы, посланные, как мы думаем, на Землю, не имели случая встретиться с моими мысленаправляющими роботами или даже узнать о них, тем более, что роботы давно не занимаются мысленаправлением. Так что совершенно невозможно, чтобы мои особые способности были обнаружены.

– А нет ли другого пути к их обнаружению, друг Жискар?

– Нет, – твердо ответил Жискар.

– И все-таки… хотел бы я знать, – сказал Дэниел.

Часть четвертая
Аврора

XI. Старый лидер

48

Келдин Амадейро не имел иммунитета к человеческой язве памяти. Он был даже более чувствителен к ней, чем большинство людей. Кроме того, цепкость памяти сопровождалась необычайной интенсивностью глубины и незатухающей яростью и разочарованием.

Два столетия назад все шло так хорошо. Он стал главой Института Роботехники (и до сих пор оставался им), и в течение одного триумфального момента ему казалось, что он наверняка получит полный контроль над Советом, смахнув своего главного врага, Хэна Фастальфа, и оставив его в беспомощной оппозиции.

Если бы… если бы только…

Он не пытался думать об этом, но его память снова и снова показывала ему все, словно мало ему было скорби и отчаяния.

Если бы он победил, Земля так и осталась бы в изоляции и одиночестве, и он увидел бы, как она клонится к упадку, загнивает и в конце концов угасает в разложении. Почему бы и нет? Короткоживущему народу на больной, перенаселенной планете лучше умереть, в сто раз лучше умереть, чем жить той жизнью, какую они заставили себя вести.

А Внешние Миры, спокойные, безопасные, должны были распространяться дальше. Фастальф всегда уверял, что космониты живут слишком долго и комфортабельно на своих роботизированных подушках, чтобы стать пионерами, но Амадейро показал бы его неправоту.

Но победил Фастальф. В критический момент явного провала он каким-то непостижимым, невероятным образом вышел, так сказать, в свободное пространство, вынырнул из поражения и захватил победу.

Это, конечно, был тот землянин, Илия Бейли…

Но несовершенная в других отношениях память Амадейро всегда обходила землянина стороной. Амадейро не мог вспомнить ни его лица, ни голоса, ни поступков. Достаточно было одного имени. Два столетия не угасили ненависть Амадейро, ни на йоту не смягчили боль.

И в результате политики Фастальфа презренные земляне разлетелись со своей гнилой планеты и стали заселять один мир за другим. Вихрь земного прогресса ошеломил Внешние Миры и парализовал их. Сколько раз Амадейро обращался к Совету, указывая, что Галактика ускользает из космонитских пальцев, что Аврора тупо смотрит, как одна планета за другой захватывается низшей расой, что каждый год апатии крепче сжимает дух космонитов.

«Поднимайтесь, – призывал он. – Поднимайтесь! Смотрите, как растет их число! Смотрите, как множатся Поселенческие Миры. Чего вы ждете? Когда они возьмут вас за глотки?»

И всегда Фастальф отвечал мягко и успокаивающе за Авророй, как лидером, снова возвращались к своей дремоте.

Очевидность как бы не касалась их. Факты, цифры, бесспорное ухудшение дел от десятилетия к десятилетию оставляли их неподвижными.

Можно ли постоянно кричать им правду, давать прогнозы… и видеть, как большинство следует за Фастальфом, как бараны. Как могло быть, что сам Фастальф, видя, что все его слова – полнейший вздор, так и не свернул со своей политики? И ведь он не из упрямства не признавал своих ошибок – он просто не видел их.

Будь Амадейро любителем фантастики, он, вероятно, подумал бы, что на Внешние Миры наведены чары, какое-то колдовство апатии, что некто, обладающий магической силой, повернул по-другому активность мозгов, скрыл истину от глаз.

И как последняя утонченная агония – народ жалел Фастальфа, умершего глубоко разочарованным, как говорили, тем, что космониты так и не захватили для себя новых планет. А ведь как раз политика Фастальфа и удержала их! Какое право имел он чувствовать разочарование после этого? А что было бы с ним, если бы он, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов слушать себя?

Сколько раз Амадейро думал, что Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Будь у него магическая сила, чтобы уничтожить Землю – мир Илии Бейли – одним кивком головы, с какой радостью он сделал бы это!

Однако искать убежища в подобных фантазиях – признак полного отчаяния. И время от времени его посещало желание уйти, призвать смерть… если бы его роботы позволили ему это.

А затем настало время, когда власть разрушить Землю был дана ему, даже навязана силой против его воли. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Ленуаром Мандамусом.

• Предыдущая
• 66/125
• Следующая