Страж фараона

Оглавление

Картины мрачного грядущего рисовались Семену, ибо он знал, что юный дикарь станет Тутмосом III, деспотом и великим завоевателем, залившим кровью Сирию и Палестину. И Египет за это поплатится: сотни тысяч его сыновей умрут в чужих краях на юге и на севере, а сменят их рабы – те же сотни тысяч, но не свободных роме, а подневольных чужаков. И будет у них столько же охоты трудиться, как у него, у Семена Ратайского в чеченских подвалах, и принесут они с собой столько ненависти и обид, что колесо истории не выдержит, дрогнет, повернется, и страна покатится к упадку.

Однако еще не сейчас, не в ближайшие годы... Двадцать или более лет (в точности он не помнил) власть останется в других руках, и это будет период благоденствия и мира. Древнеегипетский ренессанс! Эпоха дальних экспедиций, время расцвета наук и искусств, прокладки каналов и орошения земель, строительства дворцов и храмов – и самого прекрасного из них, восьмого чуда света... Он помнил этот храм по фотографиям и фильмам, он видел его в воображении: три белоснежные колоннады, что поднимаются уступами к синему небу на фоне медно-красных гор, площадки и аллеи задумчивых сфинксов, широкая, сужающаяся к вершине лестница, а перед ней – волшебный сад с плодовыми деревьями, с цветущими сикоморами и тамарисками... Храм богини любви Хатор, возведенный велением Хатшепсут, прекрасной женщины и фараона! Кто будет его строителем? Кажется, доцент Авдеев, читавший историю древнего зодчества, говорил о Сенмуте и называл его гением...

Да, о Сенмуте! Точно, о нем! Семен напряг память. Да, все верно. Сенмут. Выходит, его брат – историческая фигура... Тот самый Сенмут. Если так, то его названый брат добьется многого, очень многого, и не только в строительстве: будет первым министром царицы, правой ее рукой, всевластным повелителем Та-Кем... Однако Инени его переживет. “Инени”, – подсказала память. Тот самый Инени... Великий инженер и зодчий, знаток языков, обычаев и стран, а также ваятель, математик, врач, строитель кораблей... Человек, доживший до глубокой старости, служивший многим фараонам, чье жизнеописание дошло к отдаленным потомкам и было прочитано спустя три с половиной тысячи лет...

“Интересно, – подумал Семен, – напишешь ли ты обо мне, мудрейший? Или не рискнешь упомянуть об этаком чуде? Или я – всего лишь эпизод, который сотрется в твоей памяти? Нельзя ведь помнить всех, кого повстречал за долгую жизнь...”

Но было непохоже, что Инени забудет встречу с ним. Определенно жрец надеялся, что их отношения будут долгими и плодотворными, а связь – крепкой, точно у двух смоковниц, что выросли рядом и переплелись ветвями и корнями.

На одном из привалов, отправив на отдых Пуэмру и То-Мери и дождавшись, когда остальные уснут, Инени придвинулся ближе, всем видом показывая, что предстоит доверительный разговор.

– Ты обещал, сын мой, припомнить, что случится в еще не прожитые нами годы... И что же? Это тебе удалось?

Семен молча кивнул, разглядывая спящих неподалеку спутников. Ночь была прохладной, и большинство из них закутались в плащи, напоминая темных гусениц, разложенных рядом с багровой медузой костра. Длинная гусеница – Техенна, большая и толстая – Ако, поменьше и покороче – юный Пуэмра, совсем маленькая – То-Мери... Сенмута и Мериры среди них не было; брат предпочитал ночевать на корабле, под навесом, а кормчий дремал в обнимку с рулевым веслом – видно, так было ему привычней или казалось, что это вовсе не весло, а стан толстушки Абет с острова Неб.

– Знание грядущего – великая сила... – задумчиво пробормотал Инени. – Многих из высших жрецов называют пророками, но разве мы в силах увидеть скрытое завесой непрожитых лет? Так, осколки и обрывки... И слишком часто мы ошибаемся.

Семен, приподнявшись на локте, продекламировал:

Что там, за ветхой занавеской тьмы?

В гаданиях запутались умы...

Когда же с треском рухнет занавеска,

Увидят все, как ошибались мы.

– Не понимаю твой язык, но чувствую, что сказанное – прекрасно, – заметил Инени после недолгого молчания. – Какому мудрецу принадлежат эти слова?

– Его зовут... будут звать... Омар Хайям, и он родится через три тысячелетия. Один из тех людей, которым ведомы пути, недоступные простому смертному...

– Их было много?

– Не очень. Может быть, сотня-другая за всю эту бездну лет.

– Теперь ты к ним принадлежишь, – сказал Инени с железной уверенностью, заставив Семена встрепенуться.

– Я? Помилуй, мудрейший!

– Принадлежишь, сын мой, ибо ты – здесь и тебе ведомо будущее. А значит, ты можешь его изменить или оставить неизменным... Так, видно, пожелали боги!

Жрец запрокинул голову, и лунный свет, упавший на его лицо, резче подчеркнул морщины, тени под глазами, впалые щеки и виски. Казалось, он колеблется, хочет о чем-то спросить, узнать что-то необычайно важное, но страх перед грядущим сковал его уста.

“Я бы тоже испугался, – подумал Семен с внезапным сочувствием. – Неведомое страшит... Особенно если стоишь на распутье и не знаешь, какую избрать дорогу...”

Подсказать, успокоить? Он сделал бы это с охотой, но так, чтоб ничего не изменилось. Мысль о переменах истории пугала его не меньше, чем страшили Инени опасности еще не прожитых лет. Эти перемены могли его коснуться, перемолоть, как зернышко в жерновах... А изменения идут от слова: скажешь его неосторожно, и что-то сдвинется там и тут, что-то рухнет или воздвигнется, кто-то предаст или примет не то решение, а в результате – прощай, древнеегипетский ренессанс...

И все же он не мог молчать. Придвинувшись поближе к жрецу и не спуская глаз с уснувших воинов, Семен зашептал ему в ухо: