Страж фараона

Оглавление

– Нужна она ливийцам! – с усмешкой возразил Техенна. – У нас гиен не пользуют. Разве что козочку...

Служанки, что столпились неподалеку, захихикали. Мерира поглядел на них, на любопытные глазки То-Мери, на Абет, скрестившую руки на пышной груди, и обрушился на ливийца:

– Пусть Маат запечатает твою пасть куском дерьма! Поминать такое паскудство при женщинах... Чтоб тебе мужской силы лишиться, козлодер!

Техенна снова ухмыльнулся, глядя на ворочавшегося в камышах Ако:

– Ну, это ты зря! Хорошая козочка ничем не хуже кушитских баб. Шерсть мягче и болтает меньше.

– Ммм... – будто в подтверждение простонал Ако.

– Поистине мерзок человек! Зарождается он между мочой и калом, в дни свои месит ил и навоз, и грешным уходит за горизонты Запада, – произнес красноречивый привратник Анупу. Потом присел рядом с Ако и пощупал его вздувшийся живот. – Значит, пиво и вино... никак не меньше двух кувшинов... три кольца меди, а может, и половина дебена... Откуда взял? Стащил из кладовых? Или пропил мумию отца?

– Порази тебя Сохмет от пупка до колена! – рыкнул Мерира. – Откуда у маджая отцовская мумия? Такой и у меня нет!

– Н-нет, – согласился Ако. – М-мня ухх... ух-ха-стили...

– Угостили? Кто ж тебя угостил, жабий помет?

– Др-рузья... Ш-шедау и Т-тотнахт... всс... встретил...

Техенна задумчиво поскреб в затылке:

– Это какие Шедау и Тотнахт? Вроде что-то знакомое!

– Кх... кх... кхопейщщики... с юга... п-пантеры...

Тут Семен, отдыхавший под каштаном и слушавший эту беседу вполуха, вскочил и направился к тростниковым зарослям. Молодые служанки, боясь хозяйского гнева, прыснули от него в обе стороны, но Абет и не подумала уйти: стояла с прижавшейся к ней То-Мери и глядела на Семена, как мать на любимое дитя. Ей нравились все, кто ел ее стряпню, а тех, кто хвалил, она буквально обожала.

– Ну-ка, окуните его еще раз, – велел Семен, кивнув Мерире. – Чтоб говорил поразборчивей! – Когда приказ исполнили, он наклонился над кушитом: – Копейщики с юга? Кто такие?

– Шедау и Тотнахт, г-господин, – совсем внятно произнес Ако. – Чезет Пантер, с юга... Др-рузья! Вместе ходили в страну Хару... и в Иам...

– Точно, ходили! – Ливиец хлопнул себя по бедру. – Эти двое хоть из пантер, а выглядят как носороги. Менфит! Шкуры толстые, копья вместо рогов – и спят с ними, и едят, и пьют...

– Н-не пьют... почти не пьют... – Ако сел и начал тереть кулаками глаза. – Сказали, пить не велено, а потому я пил за троих. Зато колец у каждого!.. – Он в восторге закатил глаза и растопырил пальцы широкой ладони.

– Они из меша Сохмет? – спросил Семен. – Говорили, что делают здесь?

– Верно, господин, люди старого Инхапи. И мы у него служили, наемниками. – Техенна хлопнул кушита по плечу.

– С-служили, – подтвердил Ако, пытаясь встать, – а теперь не с-служим. И Шедау с Тотнахтом не с-служжат, господин! С-сказали, драный пес Инхапи отпустил их. Тотнахт у сестры живет, и Шедау с ним, хоть с-сам не из Города, а из Дельты. Н-не хочет туда! Здесь, говорит, вес-селее!

“Точно, веселее! – подумалось Семену. – А самое веселье будет в третий день месори. Гуляй, пехота! ”

Внезапно он понял, что третий день месори выбрали не зря. Самый жаркий месяц, когда от зноя трескается почва, Хапи сужается в берегах, каналы мелеют, пересыхают рвы у лагеря воинов Хоремджета, воздух палит горло, и люди едва шевелятся, как полумертвые лягушки... В такую жару не то что биться – помыслить о битве страшно! Значит, тем неожиданней удар... Солдатам нелегко, но все же ветераны с юга и здесь получат преимущество...

Кто же это придумал, кто рассчитал? Какого генерала выбрать, в какое время подтянуть войска и где их взять – самых умелых, самых верных? Кто? Инени? Софра с его жрецами? Пенсеба, Саанахт и другие вельможи, преданные царице? Или сама владычица ветров и тьмы?

Последнее казалось самым вероятным. Семен готов был утопить в реке свою железную секиру, если дела обстояли иначе.

* * *

Хатшепсут... Хат – лучшая, первая; шепсут – благородная дама; вместе получалось – лучшая из женщин... Однако странное имя и не ласкающее слух – слишком много глухих согласных, и к тому же в непривычном сочетании. Про себя он называл ее Меруити, что значило – любимая. Ей было лет двадцать семь, и, несомненно, она считалась бы очень красивой женщиной в любую эпоху и в любой стране, но только ли облик ее чаровал Семена? Или проницательный ум, взгляды и жесты, смех и переливы голоса – то, что помогало сказать гораздо больше сказанного словами? Или блеск величия и власти, что окружал ее незримым ореолом?

Все это было так, и все играло свою роль, но, может быть, второстепенную, служившую необходимым фоном. Главным являлась тайна; тайна пробуждала интерес, притягивала их друг к другу и придавала их отношениям пленительный оттенок романтизма. Конечно, Семен был для нее загадкой, ибо в его речах и суждениях, во взглядах на жизнь и мир и, наконец, в его мастерстве она ощущала нечто чуждое, несовместимое с ее эпохой, но не пугающее, а притягательное – по крайней мере, для отважного ума. Но и ему она казалась тайной, загадкой, гостьей из волшебной сказки. В прошлой жизни он не встречал подобных женщин и сомневался, есть ли такие в его прагматичных временах; может быть, есть, но вряд ли их встретит неудачник-скульптор, ваятель матрешек и пепельниц, – а если встретит, то вряд ли удостоится внимания.

Меруити... Царица ветров и тьмы... Он побывал в ее дворце не раз, но уже не ночью, при свете звезд и пылающих факелов, а днем. Не столь романтично, зато Семен смог рассмотреть сад и дворец, его убранство, чудные росписи и барельефы на стенах. Балкон, где он побывал, оказался галереей, опирающейся на шеренгу статуй-кариатид, запечатлевших извечных соперников Египта: темеху – стройных светлокожих ливийцев, аму и хабиру – бородатых семитов-кочевников из пустынь за Лазурными Водами, смуглых обитателей Куша и шерданов, людей из морских племен<Лазурные Воды – Красное море; аму – кочевые арабские племена; хабиру – иудеи, палестинцы; шерданы или “люди моря”, о коих уже упоминалось, как правило, были пиратами, и к ним относили: шекелеша – сицилийцев, кефти – критян, иси – киприотов, экуэша – греческие племена, населяющие бассейн Эгейского моря, а также финикиян.>. Их изобразили согбенными под тяжестью каменных перекрытий; галерея давила на их плечи будто стопа фараона, попирающая врагов. Но таковыми они становились в периоды смуты, тогда как в иные времена им не отказывалось в царских милостях: наемников ливийцев и кушитов было в Та-Кем не меньше, чем рабов, и даже гиксосам, с коими бились десятилетиями, было позволено жить в Восточной Дельте, на земле Гошен.