Тигана

Оглавление

216

Она улыбнулась. Он еще секунду колебался, потом повернулся и пошел по наружному балкону к комнате, где жил вместе с Алессаном и Эрлейном.

Алаис еще некоторое время сидела на том же месте, глядя вверх на яркие звезды, постепенно успокаивая стремительно бьющееся сердце. Она мысленно повторяла про себя его последние слова и слышала его прерывистый голос, в котором звучали юношеская неуверенность и удивление. Алаис снова улыбнулась в темноте. Человеку, привыкшему наблюдать, этот голос говорил о многом. И таким его сделало простое прикосновение к ней. И это было самым поразительным, если задуматься и снова пережить момент того поцелуя.

Она продолжала улыбаться, когда встала с подоконника и вернулась на свою постель, а потом она действительно уснула в конце концов и проспала последние часы этой долгой ночи, которая все так изменила.

На следующий день все выжидали. Покров судьбы висел над Сенцио, подобно дыму. Городской казначей попытался взять под свой контроль замок, но капитан стражи не хотел выполнять его приказы. Их громкие споры продолжались весь день. К тому времени, когда вспомнили о необходимости спуститься за телом девушки, его уже кто-то убрал; никто не знал, куда и по чьему приказу.

Дела в городе остановились. Мужчины и женщины бродили по улицам, питались слухами, задыхались от страха. Почти на каждом углу можно было услышать разные истории. Говорили, что Ринальдо, брат последнего герцога, вернулся в город, чтобы принять под свое командование замок; к середине дня все уже слышали версию, но никто не видел этого человека.

Спустилась тревожная, беспокойная ночь. Всю ночь на улицах толпился народ. Казалось, никто в Сенцио не может спать. Ночь выдалась ясная и очень красивая, обе луны катились по небу. Возле гостиницы Солинги собралась толпа — внутри уже не было места, — чтобы послушать троих музыкантов, которые играли и пели о свободе и о славном прошлом Сенцио. Песни, которые не исполняли с тех пор, как Казалья отказался от прав на герцогский престол своего отца и позволил называть себя губернатором, а посланники тиранов стали его советниками. Казалья мертв. Оба посланника мертвы. Музыка плыла из гостиницы Солинги в душистую летнюю ночь, выплескивалась на улицы, поднималась к звездам.

На рассвете пришло известие. Альберико Барбадиорский пересек границу вчера после полудня и продвигается на север с тремя своими армиями, сжигая на своем пути деревни и поля. Еще перед полуднем с севера тоже пришли вести: флот Брандина в бухте Фарсаро поднял якоря и отплыл на юг с попутным ветром.

Война началась.

В городе Сенцио люди покидали свои дома, таверны и улицы и перед храмами Триады выстроились очереди.

В почти опустевшем переднем зале у Солинги в тот день один человек продолжал играть на тригийской свирели. Стремительная, почти забытая мелодия звучала все быстрее и быстрее, взлетала все выше и выше.

20

Море находилось у них за спиной, в конце длинной пастушьей тропы, вьющейся вниз по склону к пескам южнее того места, где они причалили свои корабли и вышли на берег. Примерно в двух милях к северу от них возвышались стены Сенцио, и с этой высоты Дианора видела сверкание храмовых куполов и башни замка. Солнце, поднимающееся над сосновыми лесами на востоке, казалось бронзовым в темно-синем небе. Уже потеплело, хотя было еще рано; к середине утра станет очень жарко.

К этому времени сражение уже начнется.

Брандин совещался с д'Эймоном, Раманусом и другими командирами, трое из них были только что назначены из провинций. Из Корте, Азоли и самой Кьяры. Но не из Нижнего Корте, конечно, хотя в армии, стоящей в долине, было немало людей из ее провинции. У нее мелькнула мысль, когда однажды ночью она лежала без сна на флагманском корабле по пути из Фарсаро, нет ли среди них Баэрда. Но понимала, что этого не может быть. Ее брат не мог в этом измениться, как и Брандин. Все продолжалось. Какими бы большими ни были перемены, это единственное, что будет продолжаться до тех пор, пока не умрет последнее поколение, знавшее Тигану.

А она? Со времени Прыжка за Кольцом, с тех пор, как она вынырнула из моря, она изо всех сил старалась вообще не думать. Просто плыла по течению событий, которым сама дала толчок. Принимала сияние любви Брандина и ужасную неопределенность этой войны. Она больше не видела мысленным взором путь, указанный ризелкой. Она догадывалась, что это означает, но заставляла себя не думать об этом днем. Ночью было иначе; сны всегда бывали разными. Она была хозяйкой и пленницей одновременно своего разорванного надвое сердца.

Вместе с двумя стражниками, которые ее охраняли, Дианора поднялась на вершину холма и смотрела на широкую долину, тянущуюся с востока на запад. Ниже стояли густые, зеленые сосновые леса, на более крутых склонах, дальше к югу, росли оливы, а на север, к Сенцио, уходило плато.

Внизу только начинали просыпаться две армии. Люди выходили из палаток и вылезали из спальных мешков, седлали и запрягали коней, чистили мечи, натягивали тетиву луков. По всей долине в лучах раннего солнца блестел металл. Голоса далеко разносились в чистом, ясном воздухе. Ветра как раз хватало на то, чтобы приподнять ткань знамен и развернуть их. Их знамя было новым: золотое изображение самой Ладони на темно-синем фоне, символизирующем море. Значение выбранного Брандином образа было совершенно очевидным: они сражаются от имени Западной Ладони, но претендуют на всю Ладонь. На объединенный полуостров, очищенный от барбадиоров. Это хороший символ, Дианора это понимала. Это правильный, нужный для полуострова шаг. Но его сделал человек, который прежде был королем Играта.