Агнец

• Предыдущая
• 14/143
• Следующая

Уже несколько дней ангел смотрел по телевизору одни сериалы — попеременно орал в экран и обливался слезами. Даже перестал заглядывать мне через плечо, и я просто пытался не обращать на него внимания, а тут понял вдруг, что происходит.

— Это все понарошку, Разиил.

— Ты это о чем?

— Это же драма. Такие у греков раньше были. Они все — актеры в пьесе.

— О нет, никому не под силу притворяться таким злом.

— Я больше тебе скажу. Человек-Паук и Доктор Осьминог? Тоже понарошку. Персонажи пьесы.

— Ах ты лживый пес!

— Ты б хоть раз из номера вышел да послушал, как настоящие люди разговаривают, кретин ты белобрысый. Сам бы дорубил. Но нет, ты уселся мне на плечо, как дрессированный попугай. Я две тысячи лет назад помер — и то знаю такие вещи.

(По-прежнему надо заглянуть в ту книгу из ящика. Я просто надеялся — такой крохотной надеждой — выцыганить у ангела хоть пять минут одиночества.)

— Ничего ты не знаешь, — ответил Разиил. — В свое время я ровнял с землей целые города.

— Вот я и думаю, а те ли города ты ровнял? Незадача выйдет, если ты снова перепутал?

И тут на экране возникла реклама журнала, обещавшего «заполнить все пробелы» и рассказать всю подноготную обо всех без исключения мыльных операх. Журнал так и назывался: «Дайджест мыльных опер». Глаза ангела расширились. Он схватил трубку и набрал номер портье.

— Что ты делаешь?

— Мне нужна эта книга.

— Попроси, чтобы прислали Хесуса, — сказал я. — Он тебе поможет ее достать.

В первый день работы мы с Джошуа поднялись ни свет ни заря. Встретились у колодца, наполнили водой бурдюки, которые дали нам отцы, а по пути в Сефо-рис позавтракали хлебом и сыром. По ровной дороге — хоть она и была большей частью просто утрамбованной землей — идти было легко. (Если Рим что-то и делал для своих колоний, так это следил за дорогами — войсковыми кровеносными артериями.) Каменистые холмы вокруг розовели, вставало солнце. Я вдруг заметил, что Джош дрожит, будто по его позвоночнику танцует сквознячок.

— Величие Божье — во всем, что мы видим, — сказал он. — Не грех это помнить всегда.

— Я только что ступил в верблюжью лепеху. Завтра надо будет выйти, когда рассветет.

— Я только что понял: потому старуха и не ожила. Я забыл, что не в моей власти оживить ее, а только в Божьей. Я оживил ее неправильно, из самонадеянности, поэтому она умерла вторично.

— Она мне всю сандалию обляпала. Вонять теперь до вечера будет.

— Но может, и потому, что я ее не коснулся. Когда я оживлял других, я всегда их трогал.

— А в Законе что-нибудь сказано о том, что верблюдов надо уводить с дороги, чтобы они в сторонке дела свои делали? Следовало бы сказать. Если и не у Моисея, то по крайней мере у римлян. Ведь если они без задней мысли распинают взбунтовавшегося еврея, за порчу дорог тоже должно быть какое-то наказание. Ты как считаешь? Я не говорю — распинать, но хотя бы хорошенько по сусалам или что-нибудь такое.

— Но с другой стороны: как я мог коснуться трупа, если это запрещено Законом? Мне бы скорбящие просто не дали.

— Может, остановимся, я хоть сандалию почищу? Найди мне палку, а? Там куча здоровая была, с мою голову.

— Шмяк, ты меня не слушаешь.

— Слушаю-слушаю. Знаешь, Джошуа, мне кажется, Закон не для тебя писан. В смысле, ты ж Мессия, правильно? Тебе сам Бог должен велеть то, чего ему хочется, или как?

— Я уже спрашивал, но не было мне ответа.

— Слушай, у тебя все здорово получается. Может, старуха снова жить не захотела, потому что упрямая была. Старики — они все такие. На моего деда целый кувшин воды нужно было вылить, чтоб он проснулся. Попробуй в следующий раз с молодым покойником.

— А если я не Мессия?

— То есть ты не уверен? Тебе что, ангел ничего не сказал? Или ты думаешь, Господь с тобой такие шутки шутит? Знаешь, вряд ли. Я, конечно, Тору знаю не так хорошо, как ты, но не помню, чтобы у Господа было чувство юмора.

Вот — улыбнулся наконец.

— Он же мне дал тебя в лучшие друзья, правда?

— Помог бы мне палку найти, друг.

— Как ты думаешь, из меня каменотес хороший выйдет?

— Главное, чтоб не лучше меня. Мне больше не надо.

— Ты смердишь.

— А я тебе всю дорогу о чем?

— Ты правда считаешь, что я Мэгги нравлюсь?

— Ты каждое утро так будешь? Потому что если да, на работу можешь один ходить.

Врата Сефориса походили на воронку всего человечества. Изнутри к своим полям и рощам текли крестьяне, внутрь — строители и ремесленники, по обочинам дороги торговцы всучивали прохожим товар, а в канавах стонали нищие. Мы с Джошуа остановились у ворот полюбоваться на это столпотворение, и нас чуть не затоптал караван ослов, груженных корзинами с камнем.

Нет, города-то мы и раньше видели. Иерусалим в пятьдесят раз больше Сефориса, и на праздники мы туда часто ходили, но то был еврейский город — самый еврейский город. Сефорис же — римская крепость в Галилее, и едва мы увидели у ворот статую Венеры, сразу поняли — заграница.

Локтем я ткнул Джошуа под ребра:

— Глянь — кумир. — Раньше я никогда не видел, чтобы так изображали человеческие формы.

— Грех, — ответил Джошуа.

— Голая.

— Не смотри.

— Совсем голая.

— Запрещено. Надо уйти отсюда и поискать твоего отца. — Джош поймал меня за рукав и втащил в ворота.

— И как только они такое позволяют? — спросил я. — Наши бы точно снесли.

— А они и сносили — банда зилотов. Мне Иосиф рассказывал. Римляне их поймали и распяли всех вдоль этой дороги.

— Ты не говорил.

— Иосиф не велел.

— А у нее груди было видно.

— Не думай о них.

• Предыдущая
• 14/143
• Следующая