Агнец

Оглавление

Одеяла нам с Джошем не вернули, поэтому я каждую ночь дрожал на полу, пока не засыпал. Хотя все бойницы заложили ставнями, а в жилых кельях горели жаровни, зимой не удавалось достичь ничего похожего на телесный комфорт. К моему облегчению, на остальных монахов холод тоже действовал: я заметил, что общепринятая поза на завтраке — обернуться всем телом вокруг чашки горячего чая, чтобы ни гран тепла не ускользнул. Если бы в трапезную вошел кто-нибудь посторонний и увидел всех нас в этих оранжевых тогах, он бы решил, что забрел на грядку гигантских дымящихся тыкв. Хотя остальные, включая Джошуа, похоже, находили какое-то спасение от холода в медитации: как мне говорили, они достигли того состояния, когда могут сами вырабатывать тепло. Такой дисциплиной я пока не овладел. Иногда я даже подумывал забраться в узкую глубину пещеры, где на потолке в спячке комками меха и кожи висели сотни пушистых летучих мышей. Вонь там, должно быть, кошмарная, но по крайней мере тепло.

Наконец пришел день паломничества, но к производству собственного тепла я приблизился не больше, чем в начале тренировок. Поэтому мне стало несколько легче, когда Гаспар подвел нас пятерых к шкафчику и выдал каждому гетры из ячьей шерсти и сапоги.

— Жизнь — страдание, — изрек он, вручая Джошу экипировку. — Но целесообразнее терпеть ее с ногами, чем без ног.

Вышли мы на рассвете, хрустально-ясным утром. Всю ночь зверский ветер сдувал с горы снег. Гаспар повел нас вниз по склону к деревне. Иногда мы брели по пояс в снегу, иногда перескакивали с валуна на валун: вдруг стало ясно, что наши тренировки по колоскака-нию не так уж и бесполезны и вообще довольно практичны. Если бы какой-нибудь валун под нами обрушился, нас бы запросто похоронило в ущелье под полусотней футов снега.

Селяне встретили нас великой радостью — выходили из каменных жилищ, обложенных дерном, и наполняли наши мисочки рисом и корнеплодами, дребезжали латунными колокольчиками и в нашу честь дули в ячий рог. А потом юркали обратно в дом, к очагам, и захлопывали дверь, чтобы не выпускать тепло. Однако праздник оказался скоротечным. Гаспар привел нас к дому беззубой старухи, с которой мы с Джошем когда-то познакомились, и мы расположились на постой в ее сараюшке, на соломе рядом с козами и парой яков. (Ее коровы были значительно меньше тех, что мы держали в монастыре, и гораздо больше походили на обычный домашний скот. Впоследствии я узнал, что наши были потомством диких яков, обитающих на высоких плоскогорьях, а ее порода приручалась и выводилась уже тысячу лет.)

Остальные уснули, а я пробрался в старухино жилище поискать еды. Жила карга в маленькой двухкомнатной хижине. Переднюю комнату мутно освещало одинокое окно, затянутое выдубленной шкурой, пропускавшей тускло-желтое свечение луны. В темноте я различал только очертания, а не сами предметы, однако на ощупь отыскал то, что могло быть мешком репы. Я вытащил один шишковатый комок, счистил с него грязь и вгрызся в это хрумкое земное блаженство. До сих пор репа мне была совершенно безразлична, но теперь я решил, что останусь здесь, пока все содержимое мешка не перекочует ко мне в желудок. И тут я услышал в соседней комнате шорох.

Я перестал жевать и прислушался. Неожиданно в дверном проеме кто-то появился. Я затаил дыхание. Раздался старухин голос с этим ее странным китайским акцентом:

— Покуситься на жизнь человека или как бы человека. Взять то, что ему не дадено. Утверждать, что достиг сверхчеловеческих способностей.

Я, конечно, туповат, но понял: карга цитирует правила, за нарушение которых монаха изгоняют из монастыря. Она вышла на смутный свет и продолжила:

— Вступать в половую связь, вплоть до животных. В ту же секунду я заметил, что беззубая старуха совершенно нага. Изо рта моего вывалился катыш недожеванной репы и скатился по тоге. Бабуся подошла совсем близко, потянулась ко мне, и я решил было, что она хочет убрать эту гадость, но она ухватилась за то, что было у меня под тогой.

— У тебя есть сверхчеловеческие способности? — поинтересовалась грымза, потягивая меня за мужское достоинство, и оно, к моему изумлению, согласно кивнуло.

Следует сказать, что после нашего ухода из крепости Валтасара прошло два года и шесть месяцев. Два с половиной года назад на волю вырвался демон и поубивал всех девчонок, кроме Радости, истощив тем самым мои резервы сексуальных компаньонок. Хочу официально заметить: я несгибаемо придерживался монастырского устава и позволял себе лишь те ночные извержения, что случались со мною во сне (хотя мне стало неплохо удаваться направлять сны в нужное русло, так что вся эта мыслительная дисциплина и медитация не пропали втуне). Сказав это, добавлю: сопротивляемость моя была сильно подорвана, когда старуха, сколь бы морщинистой и беззубой она ни была, угрозами и принуждением заставила меня участвовать в том, что китайцы называют Запретным Танцем Мартышки. Пять раз.

Вообразите всю мою досаду, когда человек, коему суждено было спасти мир, наутро обнаружил меня с этим корявым прыщом старческой китайской плоти, орально присосавшимся к моей мясистой пагоде расширяемого блаженства, а сам я беззастенчиво похрапывал в трансцендентном забытьи переваривания репы.

— Аххххххххххххх! — изрек Джошуа, отворачиваясь к стене и накрывая голову полой тоги.

— Аххххххххххххх! — изрек я, пробужденный этим возгласом омерзения.

— Аххххххххххххх! — наверное, изрекла старуха. (Речь ее была невнятна, ибо пробивалась через щедрую помеху, если я могу ее так назвать.)

— Господи-исусе, Шмяк, — залопотал Джошуа. — Ты не мог… то есть… Похоть это… Господи-исусе, Шмяк!