За тех, кто в дрейфе!

Оглавление

– Вы, наверное, заметили, как я не выношу, когда унижают человека. Так вот, она любила унижать! Отправляясь на гастроли, я засыпал ее телеграммами, она их «случайно» теряла. Когда я по десять раз, на день звонил ей на работу, подружки слушали наш разговор по параллельному телефону – с ее благословения, конечно. Не проходило дня, чтоб один из друзей участливо-фальшивым голосом не рассказывал мне об этом. Так я открыл для себя, что нас притягивают друг к другу противоположные страсти: меня – любовь, ее – тщеславие. Страшная штука – тщеславие, чего только оно не вытворяет с человеком! Я стал предугадывать каждый ее шаг, каждый поступок – это было нетрудно, ведь женщины, в сущности, единообразны, критически относиться к себе не могут. Она любила не меня, а свое положение женщины, из-за, которой потеряла голову знаменитость!

– И вот в один прекрасный день. – Груздев покосился на Семенова, – да, в один прекрасный день, я нисколько не кривлю душой – я заболел, что-то вроде хронического катара горла, и потерял голос. Врач, славный человек, не стал врать: голос не вернется, я потерял его навсегда. Можете воссоздать в своем соображении картину полного краха, землетрясения, разрушившего мое благополучие! Мой лучший друг и аккомпаниатор, для которого трагедией было любое мое недомогание, прислал короткое соболезнующее письмо и исчез навсегда; другой близкий друг и коллега по эстраде отделался телефонным звонком, третий пришел навестить, убедился в том, что слухи не врут, поскорбел пять минут у постели и удалился чуть не вприпрыжку. Итак, в несколько дней я потерял профессию, будущее, друзей; Тамила была, внимательна, и участлива – я понимал, что так относятся к неизлечимому больному. Условности не позволяли ей оставить меня сразу – общественное мнение могло ее осудить. Я, банкрот, потерявший свой вклад, пошел навстречу: спровоцировал на пустяковую ссору. Она за этот пустяк ухватилась, мы повздорили, и она с нескрываемым облегчением ушла. Не буду врать – в те дни я еще не понимал, что судьба вовсе не наказывает меня, а лишь благосклонно возвращает к настоящей жизни, выдергивает из этого омута! Да, не буду врать – мне было тяжело. Но от малодушных и непоправимых глупостей воздержался. Я взял себе фамилию матери, оставил старую московскую квартиру и переехал к бабушке – исчез из виду, великовозрастным балбесом поступил в институт, выучился геофизике и так далее. Так что с прошлым было покончено, я вычеркнул его из памяти…

Груздев покосился на Семенова.

– Не верите? Даю вам слово, я не прилагал никаких усилий, чтобы навести справки о ней. Тяжелый сон – и все. Можете же представить себе мое удивление, когда через несколько лет получил от нее письмо. Как она узнала мою новую фамилию, адрес бабушки? Впрочем, могла, конечно. Она сообщала, что замужем и у нее сын, интересовалась, как сложилась моя жизнь. Я не ответил. Потом она еще несколько раз писала, впрочем, об этом я рассказывал и Андрею Иванычу и вам.

Груздев обезоруживающе улыбнулся.

– Уже скоро, я подхожу к концу. Со Свешниковым вы угадали. Он привез мне письмо от бабушки. Она, старая, узнала, что Петр Григорьевич летит к нам, пробилась через секретаря и упросила лично вручить – вдруг почта потеряет «Гошенькино счастье!? Вот что было в этом письме.

Груздев достал из внутреннего кармана куртки конверт и извлек из него две фотокарточки.

– На этой мне одиннадцать лет, – сказал он. А на этой – двенадцать. Похожи?

– Если бы не разные прически – одно и то же лицо, – констатировал Семенов. – И что же?

– А то, что на второй фотографии – ее сын. Она встретилась с бабушкой и все ей рассказала. Шесть лет назад ее муж, летчик-испытатель, погиб, и теперь она хочет, чтобы у нашего сына был отец.

Семенов внимательно посмотрел на Груздева.

– Зря не рассказали об этом две недели назад, я бы срочно нашел вам замену.

– Спасибо, но именно поэтому и не рассказал. – Груздев встал, бесцельно прошелся по комнате. – Мне еще нужно о многом подумать.

– Не очень о многом. Самое главное вы уже для себя решили.

– Что же? – Груздев вздрогнул.

– То, что все эти годы вы любили ее. И больше всего – сейчас, мать своего сына!

– Да, – просто сказал Груздев. – Именно так.

БАРМИН

Любимым временем суток для нас стали вечера, мы допоздна сидим в кают-компании. В светлое время года Николаич не допускал такого нарушения режима, но в полярную ночь полагает это возможным – сам порой изнывает от бессонницы. Я так и посоветовал Николаичу: пусть ребята сидят до упора в кают-компании, все-таки не наедине со своим ноющим мозгом, а вместе с друзьями.

Обычно для затравки я что-нибудь рассказываю, потом, по закону такого рода общений, кто-то вспомнит: «А вот еще случай!» – и беседа покатилась до ночи. Веня толкает меня в бок.

– Что-нибудь про Мишу!

Миша – это полуреальный, полувыдуманный персонаж, хирург из нашей клиники, который был бы до крайности возмущен, узнав, что я ему приписываю. Впрочем, я почти ничего не выдумываю, все Мишины анекдотические похождения действительно имели место – правда, случались они с разными людьми, но моим слушателям это совершенно безразлично. Они привыкли каждый вечер получать очередную «порцию Миши».

В кают-компании накурено и тепло. Одни углубились в шахматы, другие читают, третьи азартно играют в «чечево» – разновидность «козла», где каждый сражается только за себя, откуда и название, «человек человеку волк». Проигравший лезет под стол и ревет ослом (за недостаточную натуральность рева – повтор), либо кукарекает – на тех же условиях. Словом, интеллектуальная игра, «вторая после перетягивания каната», как говорят ребята.