Сходняк

Оглавление

– Смотрю, нахватался ты у Апостола благолепных словечек, речугу катишь гладко, как колесо, – сказал, наливая себе водочки, один из сидящих столом: тип в очочках, с холеным лицом и с короткой стрижкой «ежиком».

– Давно ты, Доктор, в наши края не заглядывал, – повернулся к нему Уксус, – забыл, кто какие слова говорит. Апостола же, царство ему небесное, зря поминаешь. После того, как мы с ним последний раз виделись, а было это на Ярославской пересылке, Апостол зажил не правильно и плохо кончил, что закономерно. К тому же, кто от кого каких слов набрался, – это еще вопрос...

И снова Уксус прошелся своим жутким непод-вижным взглядом по пленникам.

– Смертушкой пугать вас не станем, поди, приготовились к ней. Да и вообще, умирать не страшно. Страшнее задержаться здесь против своей воли или обречь на страдание близких своих... Так вот, коли выберете вы путь лживый, не пожелаете за дела свои ответ держать, то уж не обессудьте. Каждому по делам его воздается, каждому своя мука приготовлена – не только в аду, но и на земле.

Московскому гостю пообещать можно, что умирать он будет медленно и страшно, а перед смертью еще и помучается от того, что обрек на гибель стареньких родителей. Назвать тебе московский адресок, по которому, кстати, ты и сам до сих пор прописан, или не надо? Поверишь без клятвенной божбы, что есть у нас свои людишки в стольном граде?

Карташ скрежетнул зубами, но сдержался. Не кричать же: «Гады, ненавижу! Если что-то случится с моими, я вас всех порву!», – не вскакивать же, не вцепляться же в глотку этому Уксусу. Эмоциями здесь не поможешь... да, а влипли они конкретно. Оказывается, попадание к сволочи-викингу и не влипаловом вовсе было, а можно сказать, отдыхом на курорте...

– Девочке мы можем пообещать турецкий бордель. Конечно, блуд – занятие веселое, но это только когда ему предаешься по своей охоте. А когда ему предаешься с рассвета до заката, а потом еще с заката до рассвета, и без всякой охоты, зная, что обслуживать клиентов предстоит до самой до старости...

Вдобавок мы попросим наших турецких друзей подбирать клиентов с особой тщательностью, отдавать предпочтение типам с необычными фантазиями, со всякими пикантными...

– Может, после посмакуешь подробности, – довольно резко перебила Уксуса мадам бухгалтерша.

Уксус, не посмотрев на мадам, покладисто кивнул.

– Можно и после. Девочке и без шокирующих физиологических подробностей, думаю, уже все предельно ясно.

Карташ скосил глаза в сторону Маши – как она. Она истерически не зарыдала и носом не захлюпала, даже не побледнела – крепкая девочка, лишний раз убедился Алексей, – лишь нервно провела ладонями по волосам. И еще сузились у нее глаза, что, как уже знал Карташ, означает высшую степень злости.

– Теперь ты, Таксист. Нехорошо, нехорошо ты поступил... но ты же мужик, а не вор, с тебя спрос невелик. Был бы вор, не было б тебе никакого прощения, а так – исполнишь, что надо, и искупишь вину. А чтобы ты недолго колебался с выбором... Михалыч, будь добр, включи нам кинишку.

Отставной культурист Михалыч, до этого стоявший возле двери со скрещенными на груди руками, направился в угол зала, наклонился к тумбочке с видеомагнитофоном, нажал кнопку воспроизведения, и экран, большая плазменная панель на стене, ожил.

Сперва мелькали какие-то штрихи и черточки, потом пошла запись. На экране появилась женщина, она сидела на, диване, задним фоном служили коричневые обои с незатейливым рисунком, еще в кадр попала подушка с вышитым на ней зайцем.

«Кадр не дрожит, – машинально отметил Карташ, – значит, снимали со штатива».

Алексей уже понял, кто эта женщина. То же мне, бином Ньютона...

Сперва женщина на экране сидела, опустив голову, потом – видимо, следуя указаниям операторов с режиссерами, запись шла без звука, – голову подняла, посмотрела в объектив. Постановщики с явным умыслом выстраивали видеоряд: расстегнуты именно две пуговки на блузке, не больше и не меньше, никаких следов насилия ни на теле, ни на лице, но видны потеки туши – следы слез. Этими мелочами режиссеры – Феллини, бля, – давали недвусмысленный посыл: пока все хорошо, но твоя жена целиком и полностью в наших руках и в нашей власти, и в любой момент мы можем эту власть применить. А, как известно, в искусстве сильнее всего воздействуют именно мелочи...

Гриневский откинул стул, схватил столовый нож, рядом с которым заранее положил руку, прыгнул на стол... вернее, попытался запрыгнуть. Те хлопчики, между которыми был помещен за столом Таксист, сработали, следует признать, безупречно. Один подсек Грине ноги, и тот рухнул грудью на стол, второй хлопчик как-то невообразимо ловко взвился со своего места и в каратистской технике ребром ладони врезал Таксисту по шее. Петр сразу обмяк, сполз со стола на пол.

Хлопчики подняли Гриневского, вновь посадили на стул, завели за спину руки и защелкнули на запястьях наручники.

Мысль Гриневского читалась легко – взять заложником Зубкова и с ножом у горла начать встречную торговлю. Добраться до олигарха он мог рассчитывать, только запрыгнув на стол и сиганув сверху вниз на Зубкова. К этому маневру он и прибег... вот только и сторожа оказались готовы к подобному повороту.

Происшедшее развеселило Зубкова и наконец-то пробудило аппетит. Олигарх вволю посмеялся, потом принялся кушать пирожок, запивая все той же минералкой.

– Зря я тебе, Уксус, доверил общение с гостями. Запугал мне гостей, одного чуть не довел до особо тяжкого, – сказал Зубков, стряхивая пирожковые крошки со своего темно-синего спортивного костюма.