Черный цветок

Оглавление

— А что в Олехове подмастерья не нужны больше? — скептически поинтересовался кузнец.

— Да не, нужны, просто хотел поучиться немного… Говорят, в Кобруче хорошие кузнецы.

Тут он соврал. Ни про каких хороших кузнецов из Кобруча он не слыхал.

— Хорошие, — довольно кивнул кузнец, — а чего ж ты в дом не постучал? Чего тут спать завалился?

— Я заблудился вчера, ну и пришел ночью, когда все спали… неудобно было будить…

В голове мелькнула мысль: а может, покормят? Что им стоит, не обеднеют же они…

— А на постоялом дворе чего не переночевал? Уж там-то всяко лучше, чем здесь?

— Кошелек срезали на базаре. Шапку вот потерял, и без денег остался.

Ну теперь-то они точно поймут, что он ничего не ел! Но кузнец пропустил его слова мимо ушей.

— Вот что. Подмастерья мне без надобности, своих хватает. Но совет дать могу: иди в большие мастерские. Там подсобники всегда нужны. Ты парень здоровый, крепкий, не шантрапа уличная — может, и возьмут. И кормят там два раза в день.

Вот так… Если попросить хлеба, чего доброго решат, что он и впрямь не собирался наниматься, а только зря уголь сжег. Да и просить было как-то… нехорошо, что ли? Есеня никогда не попрошайничал, даже если очень хотел есть. Но одно дело дома, где всегда можно пойти позавтракать, и совсем другое — в чужом городе.

Ладно, спасибо этому дому… У Есени так и не повернулся язык попросить поесть, он пожал плечами, и, к облегчению семейства кузнецов, вздохнув, направился к выходу.

— Эй, а большие мастерские-то найдешь? — крикнул вдогонку кузнец.

— Найду, — угрюмо ответил Есеня. Какие мастерские? Надо искать Полоза! Надо к перевозчикам идти, и по постоялым дворам…

— Вдоль по улице иди, с полверсты до них. Услышишь издали! — сказал кузнец, и Есеня кивнул, — а если денег нет, сапоги продай, хорошие сапоги, пять серебряников дадут, а то и шесть!

Нет уж. Если он продаст сапоги, то в чем пойдет с Полозом в Урдию? В опорках, что ли? Как бродяга? Или в лаптях, как деревенский? Нет уж.

У городских ворот он вдруг сообразил, что если выйдет из города, то войти уже не сможет — нету у него двух медяков, которые брали со всех входящих. А в котомке Полоза, у перевозчиков, осталось немного хлеба и солонины… И одеяла там есть, и огниво — всегда можно костер развести. В конце концов, если Полоз ждет его на каком-нибудь постоялом дворе, то хватит же ему ума пойти поискать Есеню самому?

Есеня уже хотел пройти через ворота, но тут увидел, как стражник пристально присматривается к какому-то парню, выходящему из города.

— Эй! А ну-ка стой!

— Чего надо?

— Из Оболешья?

— Да, перевозчик я. На базар ходил.

— Иди-ка сюда, — стражник поманил парня пальцем, — иди-иди.

— Да вчера же обыскивали, ничего не нашли! Сколько можно-то?

Есеня не стал дожидаться, чем кончится дело. Всех оболеховских осматривают, а у него на шее медальон… И Полоз не дурак, понимает, что из города Есене так просто не выйти. Значит, он ждет его где-то на постоялом дворе, и из ворот выходить незачем.

Но хлеб с солониной, одеяла и огниво манили к себе, и Есеня решил пройти вдоль городской стены, поискать проходы потише, чем городские ворота.

Полоз. В тюрьме

Полоз второй день сидел в общей камере Кобручевской тюрьмы. Наивно было бы надеяться, что за вооруженное сопротивление представителям власти его немедленно отпустят на все четыре стороны. Вообще-то, за такое обычно отправляли на каторгу, но Полоз надеялся, что сможет «убедить» того, кто станет разбирать его дело, в своей невиновности. Такую штуку он проделывал не раз. Но для этого нужно, чтоб его дело хоть кто-нибудь начал рассматривать!

В камере находилось не менее сотни человек, а в день разбирали примерно десяток дел, так что ждать очереди Полозу пришлось бы дней десять-двенадцать.

Потолкавшись среди кобручевской шантрапы, он выяснил, что оболеховских досматривают уже месяц как, и ищут медальон в форме сердца. Говорили, власти Олехова пообещали за эту штучку огромный выкуп властям Кобруча, в свою очередь, власти установили награду стражникам, потому они так ретивы в поисках.

Кормили в тюрьме плохо — овощной похлебкой и хлебом пополам с опилками, топили в Кобруче отвратительно везде, даже на постоялых дворах, про тюрьму и говорить не приходится, но Полоз был неприхотлив. Куда как больше его тревожило, что теперь будет со Жмуренком, который остался в незнакомом городе без единого медяка в кармане. Где он будет спать, что будет есть? Да стоит ему только открыть рот в присутствии стражи, и его тут же обыщут! Может, ему хватит ума продать шапку и сапоги, и тогда кров и стол будет ему обеспечен. А если не хватит?

Даже весточки Полоз не мог передать мальчишке! Где его искать в большом городе? Кобруч в своей нищете безжалостен к тем, у кого нет денег. В Олехове нашлись бы добрые люди, которые пожалели бы парня. Да в Олехове можно пойти на базар, помочь какой-нибудь торговке довести тачку до ворот, и получить за это медяк или кусок хлеба. В Кобруче и такое невозможно.

Полоз ненавидел Кобруч — живое свидетельство того, что случилось бы с Олеховым, если бы не медальон. Он презирал «вольных людей», разжиревших на чужой бедности, он с ужасом смотрел на толпы людей, продающих труд за жалкие медяки, такие жалкие, что тюремная кормежка некоторым из них казалась изысканной и сытной. Ему было страшно смотреть на детей, которые рылись в отбросах, потому что родители не могли накормить их досыта.

Золоченые кареты, три собольи шубы на плечах, драгоценные камни, которые столь обильно украшали их владельцев, что казались дешевой мишурой. Когда золота слишком много, оно теряет благородство. Даже Жмуренок это понял, едва взглянув на одного из «вольных людей». Так почему же это не понятно тем, кто натягивает на пальцы по два десятка перстней?