Тонкая работа

Оглавление

Я часто вижу мучительные сны. Как-то раз у меня случилась лихорадка, и меня пришел осматривать хирург. Он был приятелем моего дяди и слушал, как я читаю. Он ощупывает шею и подбородок, давит на щеки, приподнимает веки.

— Вас посещают, — говорит он, — необычные мысли? Ну, этого следовало ожидать. Вы необычная девушка.

Он гладит меня по руке и прописывает лекарство — по одной капле на чашку воды: успокоительное, говорит он. Барбара приготавливает микстуру, а миссис Стайлз наблюдает за этим.

Потом Барбара покидает нас — выходит замуж, и мне дают другую горничную. Ее зовут Агнес. Она маленькая и юркая, как птичка, — таких приносят в силках. У нее рыжие волосы, кожа в мелких веснушках, как отсыревшая бумага. Ей пятнадцать, и она проста, как дитя. Она верит, что дядя — добрый. Она и меня считает доброй. Я узнаю в ней себя — какой я была когда-то, но никогда уже не буду снова. За это я ее ненавижу. Стоит ей неловко что-нибудь сделать или замешкаться — я ее бью. Она не исправляется, а делает все еще хуже. И я еще сильнее ее бью. Тогда она плачет. Лицо ее, когда она плачет, становится как у меня тогда. Я бью ее тем сильнее, чем больше нахожу в нас сходства.

Так проходит моя жизнь. Вы, пожалуй, подумали, что я так ничего и не знаю о простых вещах и не считаю ее странной. Но я читаю и другие книги, помимо дядиных, и подслушиваю иногда разговоры слуг, вижу, как они переглядываются, и по тому, как они смотрят на меня — все эти горничные и конюхи! — я понимаю, что стала совсем чудной.

Ведь я искушенная, как самые худшие распутники из книжек, но ни разу, с тех пор как перешагнула порог дядиного дома, я не заходила дальше парковой ограды. Я знаю все. И не знаю ничего. Постарайтесь помнить об этом, когда прочтете, что случилось позже. Постарайтесь понять, что я видела и умела делать, а чего не умела и даже не видела никогда. Например, я не умела ездить верхом и танцевать. Не держала в руках денег. Не бывала в театре, не видела ни одного поезда, не знала, как выглядят горы или, скажем, море.

Я никогда не бывала в Лондоне, но мне кажется, я о нем знаю. Я читала о нем в дядиных книгах. Я знаю, что он расположен на реке — на той же самой реке, что за парком, только там она шире. Я люблю бродить у воды и думать об этом. Там есть старая перевернутая полусгнившая лодка, ее дырявое днище живо напоминает мне о моей теперешней участи, но я люблю сидеть на нем и глядеть на прибрежный тростник. Я помню библейское предание о ребенке, которого положили в корзинку, а его нашла царская дочь. Мне тоже хотелось бы найти ребенка. Но не для того, чтобы нянчиться с ним, нет! — а для того, чтобы поменяться с ним местами, и пусть растет в «Терновнике» вместо меня. Я пытаюсь представить себе, как буду жить в Лондоне, и никто меня там не найдет и не затребует обратно!

Увы, я еще слишком молода и могу пофантазировать. Когда я стану старше, мне уже ни к чему ходить к реке, я могу просто стоять у окна и представлять, как она там течет. В комнате своей я могу так стоять часами. А на желтом слое краски, покрывающем окно библиотеки, я как-то раз ногтем процарапала щелочку в виде месяца и с тех пор иногда в нее заглядываю, как любопытная жена в потайную комнату...

Только я сама в этой комнате — и не знаю, как из нее выбраться...

Когда мне исполнилось семнадцать, в «Терновнике» появился Ричард Риверс и посвятил меня в свой замысел, недоставало лишь легковерной девчонки, которую можно было бы одурачить и использовать как помощницу.

Глава восьмая

Я уже говорила, что у дяди был обычай приглашать к себе время от времени джентльменов — они ужинали вместе с нами, а потом я им читала вслух. Вот и сейчас.

— Позаботьтесь о внешности, Мод, — говорит он мне, когда я стою в библиотеке и застегиваю перчатки. — Сегодня вечером у нас гости. Хотри, Хасс и еще один человек, вы его не знаете. Надеюсь, он сможет привести в порядок наши гравюры.

Наши гравюры. В отдельном кабинете у него — шкафы, набитые гравюрами скабрезного содержания, дядя их специально не собирал, но, когда они попадали к нему вместе с книгами, он от них не отказывался. Он не раз уже заговаривал о том, что надо бы нанять кого-нибудь, кто бы мог оправить их и переплести, но найти такого умельца все не удавалось. Для подобной работы не всякий сгодится.

Перехватив мой взгляд, он выпячивает губу.

— Между прочим, Хотри обещал нам подарок. Издание, которого нет в нашем каталоге.

— Рада слышать, сэр.

Может, я ответила чересчур сухо, но дядя, будучи человеком сдержанным, этого не замечает. Он кладет руку на кучу лежащих перед ним бумаг и разделяет ее на две неравные части.

— Ну-ка, ну-ка, посмотрим...

— Я могу идти, дядюшка?

Он отрывает глаза от бумаг.

— Разве часы били?

— Кажется, да.

Он достает из кармана репетир и подносит к уху. К корпусу часов привешен ключ от библиотеки, по самую бородку обернутый линялым бархатом, — сейчас он беззвучно покачивается рядом.

— Ну что ж, идите. Оставьте старика наедине с его книгами. Идите поиграйте, Мод, но только тихо.

— Конечно, дядя.

Интересно, как, в его представлении, я провожу время вне стен библиотеки? Думаю, странный мир его книг, где время проходит так причудливо, если вообще не стоит на месте, сделал его нечутким к реальному ходу времени, и я для него вечно останусь ребенком. Иногда именно такой я себя и вижу: словно короткие тесные платья и тугие бархатные пояски спеленали меня навек, подобно китайским башмачкам, и не дали вырасти. Самому дяде в то время, о котором я рассказываю, чуть больше пятидесяти, но мне почему-то он всегда казался старым: как в куске янтаря.