Мона Лиза Овердрайв

Оглавление

– Ну с него станется... если ему позволить. Она выплеснула воду на Прайора – в лицо и по всей рубашке. Глаза его распахнулись; белок левого был целиком красным. Щелчок, между металлическими зубцами шокера проскочили белые искры, когда женщина поднесла их к мокрой рубашке. Прайор заорал.

Джеральду пришлось опуститься на четвереньки, чтобы извлечь Мону из-под кровати. Руки у него были мягкие и прохладные. Мона никак не могла вспомнить, как она там оказалась, но сейчас кругом все было тихо.

– Ты пойдешь с Молли, Мона, – сказал Джеральд; он был в синем пальто и черных очках. Ее начало трясти.

– Думаю, стоит дать тебе что-нибудь от нервов. Мона вырвалась и отпрянула.

– Нет! Не прикасайся ко мне, черт тебя побери!

– Оставь ее, Джеральд, – сказала от двери женщина. – Тебе пора уходить.

– По-моему, ты сама не знаешь, во что ввязалась, – ответил врач, – но все равно: удачи.

– Спасибо. Будешь скучать по этому месту?

– Едва ли. Я все равно собирался уйти на покой.

– И я собиралась, – сказала женщина, и Джеральд ушел, даже слова не сказав Моне на прощание.

– Есть какие-нибудь вещи? – спросила женщина. – Собери. Мы тоже уходим.

Одеваясь, Мона обнаружила, что не может застегнуть платье на своей новой груди, так что пришлось оставить его как есть, поверх надеть куртку Майкла и до подбородка застегнуть молнию.

28. КОМПАНИЯ

Иногда ему было просто необходимо постоять здесь, глядя на Судью, или присесть на корточки на бетонном полу возле Ведьмы. Время, проведенное с ними, будто удерживало на месте перескоки памяти. Не сами моменты разрыва, а то ощущение, которое возникало у него временами, отрывистое, как бы рваное чувство, что пленка памяти все соскакивает и соскакивает с катушки, ее зажевывает... и с каждым разом теряются, уходят частички пережитого... Так и теперь – он сидел, а автоматы делали свое дело, и наконец он заметил, что рядом с ним примостилась Черри.

Джентри остался наверху, на чердаке, с Образом, который он наконец уловил. Он все нес что-то об узле или точке пересечения двух орбит макроформа. А потому едва выслушал то, что Слик пытался ему рассказать о доме, обо всем этом безлюдном месте, и о Бобби Графе.

Так что Слик спустился посидеть перед Следователем в темноте и холоде, мысленно перебирая все операции, каждый в отдельности из всех инструментов, какие для этого потребовались, и где именно он откопал каждую из деталей, а потом Черри, протянув руку, коснулась его щеки холодными пальцами.

– Ты в порядке? – спросила она. – Я подумала, может, на тебя опять накатило...

– Нет. Просто иногда мне надо приходить сюда.

– Но он подключил тебя к ящику Графа, да?

– Бобби, – сказал Слик, – его зовут Бобби. Я его видел.

– Где?

– Там, внутри. Там – целый мир. Там есть серый дом, очень странный, похожий на замок или на что-то вроде этого, и он в нем живет.

– Сам по себе?

– Он сказал, что Энджи Митчелл тоже...

– Наверное, он спятил. А она была там?

– Я ее не видел. Видел машину. Он сказал, что это ее.

– Последнее, что я слышала: она зависла в какой-то наркоклинике для знаменитостей на Ямайке.

– Не знаю, – пожал он плечами.

– Какой он из себя?

– Выглядит моложе. Кто угодно выглядел бы паршиво со всеми этими трубками и дрянью, которая в них. Сообразил, что Малыш Африка сбагрил его нам сюда с перепугу. Он сказал, что, если его придут искать, нужно подключить его к матрице.

– Зачем?

– Не знаю.

– Надо было спросить. Он снова пожал плечами.

– Видела где-нибудь Пташку?

– Нет.

– Пора бы ему уже и вернуться... – Слик встал.

Пташка вернулся на закате, на мотоцикле Джентри. Темные крылья волос намокли от снега и мотались у него по плечам, пока он трясся по Пустоши. Слик поморщился: парень шел не на той передаче. Пташка поднимался по склону из расплющенных баков и нажал на тормоза как раз в тот момент, когда стоило дать газ. Черри охнула, увидев, как Пташка и мотоцикл распрощались друг с другом в воздухе. Мотоцикл на секунду завис, прежде чем, сделав сальто, рухнуть в нагромождение ржавых листов металла, составлявших когда-то одну из внешних построек Фабрики, а Пташка все катился и катился по зазубренному склону.

Почему-то грохота Слик так и не услышал. Он стоял рядом с Черри в укрытии на лишенной дверей грузовой платформе, а потом – без всякого перехода – уже несся на разъезжающихся ногах по снегу. Пташка лежал на спине с окровавленными губами, рот закрыт путаницей шнурков и амулетов, которые он носил на шее.

– Не трогай его, – сказала Черри. – Возможно, сломаны ребра или внутри все отбито...

На звук ее голоса Пташка открыл глаза. Вытянул губы и сплюнул кровь и обломок зуба.

– Не шевелись, – сказала Черри, опускаясь рядом с ним на колени и переключаясь на не допускающий возражений тон, которому она выучилась в школе медтехов. – Возможно, ты ранен.

– Ч-черта с два, леди, – выдавил тот и с помощью Слика с трудом встал на ноги.

– Кровотечение, – сказала девушка. – Ладно, задница. Можно подумать, мне очень хочется тут с тобой возиться.

– Не достал, – сказал Пташка, размазывая по лицу кровь. – Фургон то есть.

– Это я вижу, – ответил Слик.

– Марви и ребята, они не одни, у них там – целая компания. Слетелись, как мухи на навоз. Пара ховеров, вертолет... Все эти парни.

– Какие парни?

– Вроде вояк, но они – не солдаты. Солдаты валяют дурака, ржут, когда начальство не смотрит. А эти не так.

– Копы?

Марви и двое его братьев выращивали мутировавшие псилобицины в дюжине полузарытых в землю железнодорожных цистерн. Иногда они пытались варить примитивные аминовые болтушки, но их самопальная лаборатория то и дело взрывалась. Это были ближайшие, если так можно назвать, постоянные соседи Фабрики. В шести километрах.