Клад Стервятника

Оглавление

В нижнем углу вещицы красовалась вытравленная корявым, однако не лишенным озорства шрифтом надпись: «Лучшей панк-гитаре мира и окрестностей».

Красная точка сосредоточенно ползала под плексигласовой поверхностью, точно светящийся пузырек воздуха подо льдом. Трубач не сразу поймал ее трясущимся пальцем, затем поспешно нажал. Раздался легкий щелчок, и брелок скрипуче проиграл гнусавую мелодийку.

Шесть звуков, знакомых всякому человеку, хоть раз в жизни крутившему гитарные колки в правильных направлениях.

— Ми… си… соль… ре… ля… ми, — деловито констатировал Трубач. И криво усмехнулся: — Да канца!

А потом его стошнило съеденным и выпитым минувшей ночью.

Глава 1. Карты, музыка, наган

Bring it down to earth…

«Break & Enter», Prodigy

Давным-давно, когда я еще и не подозревал, что в моей жизни однажды появится Зона со всеми ее глюками и засадами, я играл на лидер-гитаре с тремя такими же оболтусами, как и сам. Название для своей группы мы нашли бесхитростное, зато свежее и вполне интригующее — группа «Гов Но». Что для хэви-метал-панка, согласитесь, козырно. Между прочим, в свое время мы шибко прославились в узких панковских кругах нашим хитом с привязчивым рефреном в припеве:

— И вино, и кино — превращается в говно! Превращается в говно все равно!

Ага! Повторите эту фразу пару раз — чувствуете, как она уже прочно легла на подсознанку? Чувствуете эн эл пэ? Повторяйте-повторяйте! Да канца!

Вот и мне тоже. Просто однажды взяла и смачно шмякнулась плашмя на всю мою судьбу. Как и я сам когда-то, с треском вылетев на полном ходу прямо в болотные плавни из вагона скорого поезда «Казань-Одесса» — плясть!

Потому что я — Трубач.

Вообще-то по паспорту я — Гоша. Он же Гога, он же Жора и так далее, а в самом конце этого скорбного списка значится Георгий Птицын. По кличке Трубач.

Мне по виду двадцать семь с половиной лет. По жизни — думаю, осталось примерно столько же, чтобы еще быть в силах лабать на старенькой раздолбанной «Yamaha PSR-740» в баре «Лейка» для упившихся сталкеров и томных девочек Хуареса.

Когда-то я тоже был сталкером, как же в Зоне без этого! Сталкером-отмычкой для самого себя, если точнее. Поэтому хлебнул «студня», пару раз удачно кувыркнулся на «трамплине» — есть все-таки Бог на свете! — и счастливо вырвался из когтей еще не созревшего симбионта, оставив ему по доброму куску мяса с обоих бедер.

После того случая Владимир Сергеевич Пушкарев, а в нашем мире, мире ЧАЭС, — просто Комбат, лучший ходок Зоны милостью Черного Сталкера, и окрестил меня Трубачом.

— Вот посмотришь на тебя, Гоша, — задумчиво прокомментировал он мой очередной счастливый исход за Периметр, — и почему-то сразу приходит на ум характерная, но грустная фраза: а ведь лело-то труба…

— Ага, — хмыкнул я, морщась от действия антидота, который готов был, кажется, проесть мою грешную плоть до кости. — Труба, а в трубе еще труба. И так — ровно двенадцать раз.

— А почему двенадцать? — непонимающе пробормотал Комбат.

— Потому что следующая труба — тринадцатая. А это, как ни крути, выходит уже полный тромбон.

— Чего выходит?

— Тромбон. От слова «тромб», — пояснил я, чувствуя, что вот-вот заору от боли благим матом.

— Ну-ну. Тромбон — это вообще-то лучше, чем тромбец. — Комбат ласково похлопал меня по плечу. Целясь, между прочим, прямо в обгорелые лохмотья комбеза, под которыми у меня адски горела тонкая корка свеженькой ожоговой коросты.

Похлопал и поковылял в свою хибару, которая лишь с виду хибара, а на самом деле — бунгало помешанного на комфорте сибарита, нора зажиточного хоббита или даже бери выше — пещера Аладдина, набитая сокровищами, не говоря уже о восьмирежимной джакузи…

Что ж, как вы сталкера назвали, так хабар и потечет. Неудивительно, что весь мой дальнейший — да и прошлый, чего уж там греха таить! — улов артефактов в Зоне сводился все больше к лучезарным россыпям «бенгальского огня» да набившей оскомину «крови камня». А им цена — гроши в базарный день, да еще если у скупщика пятилетний план по ерунде покуда не выполнен. Поэтому про таких горе-сталкеров, как я, обычно говорят: неудачлив и неопытен. А байки о том, где и как я лажанулся? О-о, я их слышал десятки, сотни!

Но все это было прежде. Дурная слава в Зоне всегда развеивается как дым — благо каждый день тут кто-нибудь лажается, а то и дает дуба.

Теперь меня местный народец уважает, Трубач в законе — говорят. Деньга тоже понемногу течет, хоть и мелкая, зато верная. И заметьте, при полном здоровье, благо над крышей «Лейки» не каплет, это вам не бункеры Агропрома.

Потому что кормит меня, как ни странно, профессия. А она у меня тут востребованная по самое не могу.

Но сначала, само собой, была молодость.

Молодость — время, когда можно и должно покорять мир, коль скоро все ночные клубы заняты диджея- ми, виджеями и прочими «джеями» на полгода вперед.

И ваш покорный слуга, Гоша-Трубач, а тогда лидер-гитара группы, которую лишний раз лучше вслух не называть, целыми днями напрягался с другими тремя парнями из Казани в стылом и сыром подземном переходе на Арбате, у кинотеатра «Художественный». Там мы зажигали москвичей и гостей столицы уже давно ненавистными нам еврейско-казацкими песнями под акустику.

Причем лучше всех почему-то шли «Голуби летят над нашей Зо-о-оной…», но тогда я еще не видел в этом перста моей дальнейшей судьбы.

А по ночам мы писали моторный, центровой панк в студии у Юрика Герцева, большого поклонника старых традиций.