Клад Стервятника

Оглавление

Если мы и делали в пути остановки, то не столько из-за Анки, сколько из-за меня. Было очень неловко садиться отдельно от нее с Гордеем, настороженно озираться по сторонам как заяц и разворачивать карту, чтобы уточнить и подкорректировать наш маршрут. К тому же в последние два часа у меня возникло странное ощущение. Мне вдруг стало казаться, что карта сама меняет направление.

Стрелки, нарисованные некогда Стервятником на листе этой странной бумаги неизвестно чем, вдруг начинали отклоняться. Будто они были стальными вертушками туристических компасов, а не этими вычурными указателями, больше похожими на стрелы охвата и разгрома немецкой группы армий «Центр» под Москвой.

Локации, изображенные на карте, тоже меняли свои очертания. И по мере нашего продвижения в глубь района бывшего Агропрома площади уже пройденных нами территорий уменьшались, а предстоящие локации, напротив, ширились и росли.

Поначалу я был уверен, что мне все это только чудится. Потом меня осенило: контролер, который ждал нас на выходе со Свалки, еще тогда взял меня под ментальный контроль, и вся эта чертовщина — следствие телепатии!

Но зачем ему это надо? А шут его знает.

Но вот в чем нестыковка: и Гордей, и Анка более- менее точно представляют себе весь маршрут и без меня.

И если Анка еще может сомневаться и объяснять некоторые изменения вектора движения неточностью своей копии, то Гордей целых полчаса внимательно изучал карту Стервятника. А с его поистине фотографической памятью досконально запомнить план не составило бы труда и за пять минут.

— Ты как гениальный сыщик — только объектива в ясном глазу тебе и не хватает, — пробурчал я, глядя, как ученый зыркает на карту и шевелит губами.

Прикидывает, значит, в уме расстояния из пункта А до пункта Б. И все это — с учетом весьма вольного масштаба карты, помноженного еще и на коэффициент безумия Стервятника, в которое он впал незадолго перед тем, как сгинуть.

Вот это я понимаю — высшая математика!

Так или иначе, теперь у меня голова окончательно пошла кругом. Мысли, одна другой безумнее, роились в мозгу, но я не мог ни с кем поделиться своей бедой, иначе меня тут же признали бы сумасшедшим. Да я бы на их месте первым измерил мне температуру!

— Если ты попался мне навстречу, значит, нам с тобой не по пути! — фальшиво напел Гордей, облекая тем самым свою аргументацию уже в художественную форму. Тоже мне Макаревич, мать его за ногу!

Кажется, я выразился вслух?

— В моем присутствии попрошу не выражаться, — зыркнула недобрым глазом Анка. — Лично я предпочитаю Янку Дяг-гилеву, Егора Летова и «Секс пистолз». А не всяк-кую там попсу голимую.

— Это «Воскресение»-то попса? — фыркнул Гордей.

— Положим, секс я тоже люблю, — признался я. — А вот пистолз — не очень.

— Бог ты мой, Гоша, кто все эти люди? — всплеснул руками восхищенный Гордей, как всякий истинный ученый, далекий от шоу-бизнеса.

— Не знаю, — беспечно отозвапся я. — Фашисты какие-нибудь.

— Сам ты фашист, — презрительно буркнула Анка. — Эт-тих людей и их музыку должен знать весь мир. И когда-нибудь они победят.

— Свят-свят-свят, — удачно срифмовал я. И столь же удачно увернулся от очередной нежной девичьей оплеухи.

— Обращаюсь к тебе как к профессионалу фанерной песни, — тут же принялся заклинать меня Гордей. — Ты этих янок и егоров, наверное, должен знать?

— Не фанеры, а секвенсора, — сурово поправил я, грубо уязвленный в самое дышло. — Сам ведь мне жесткий диск вставлял, не помнишь?

В эту минуту наша спутница недвусмысленно указала нам, что ей необходимо на минутку свернуть с дороги. Зная, что минуткой тут, как правило, не обойдешься, мы внимательно обозрели местность, где Анка намеревалась стыдливо уединиться.

В тридцати метрах справа рос куст довольно-таки густого ивняка. Достаточно, чтобы укрыться от любых нескромных глаз и вместе с тем постоянно оставаться в пределах видимости двух верных друзей. Пусть и только лишь в качестве соблазнительного силуэта, волнующего всякого здорового мужчину со зрением хотя бы минус четыре.

Дальше простиралась равнина. Лишь в паре километров виднелись насыпные бугры явно искусственного происхождения. Известняк или белая глина — толком не разобрать даже в полевой бинокль. Впрочем, они лежати в стороне от нашего маршрута, а вздумай кто-нибудь особо неприятный выскочить оттуда, Анка успела бы не только доделать все свои дела, но еще и пролистать свежую утреннюю газету.

В особенности мне понравилось, что вокруг ивняка густой пыльно-зеленой щетиной росла живая трава- мурава. Настоящая, не какой-нибудь там полимерный ковер или сетка из капроновых волокон, каких немало мы видели на Свалке. Даже цветочки кое-где проглядывали, что в иные времена вызвало бы у меня щенячий восторг.

Визуально мы не обнаружили в траве-мураве ни примятостей — ату вас, гравиконцентраты! — ни желтых проплешин — верный признак того, что под слоем дерна зреет мощная «жарка». Детекторы аномалий безмолвствовали. Брошенные нами гаечки пролетели по идеальным, не возмущенным никакими аномалиями траекториям.

В общем, мы благословили Анку, и она бесстрашно зашагала муравой к вожделенному ивнячку.

Процедура отправления естественных надобностей в полевых условиях Зоны к этому времени была нами уже отработана безукоризненно. Анка остановилась, не дойдя семи контрольных метров — счастливое все-таки число, — и, примерившись, зашвырнула в ивнячок первую свою гайку. Оттуда с рассерженным чириканьем вылетела какая-то пичуга и полетела прочь, искать где потише и где нет непрошеных гостей.