Живая земля

Оглавление

Денис выше Глеба, и плотнее, и плечи шире, и кости длиннее. Перед сегодняшней доставкой – первым реальным делом – Денис четыре месяца тренировался, и норму – полторы тысячи ступеней за десять минут с грузом в пятнадцать килограммов – выполняет легко. Но все равно против Глеба Студеникина он маленький мальчик.

На разных этажах лестница выглядела разно, и мусор был разный, и грязь, и пыль. Жестянки из-под напитков, кучи старых фекалий, обломки мебели исчезли после пятидесятого уровня, дальше было чище и свежее, а бытовой мусор и вовсе пропал – видимо, на большой высоте умели приспосабливать в хозяйство даже самое мелкое барахло. Двери на этажи почти все или были распахнуты настежь, или вообще отсутствовали, за черными проемами угадывались гулкие залы, оттуда тянуло ветром, то теплым, то ледяным; Денис замечал пятна света или ловил запахи жилья; минимум дважды донеслась музыка. Башня была обитаема, тут везде жили, и на опасном семьдесят третьем они с Глебом поочередно наступили в дерьмо отнюдь не древнее, а отменной первой свежести. Метались тени, звучали голоса, и даже счастливый женский хохот, на опаснейшем семьдесят седьмом. Дом был слишком огромен, чтобы не иметь обитателей, живущих хоть и скрытно, но вполне полноценно, и Денис лишний раз получил подтверждение недавно посетившей его догадки: количество людей, желающих жить «не как все», – велико. Возможно, тех, кто не хочет жить «как все», даже больше, чем тех, кто хочет.

Глеб Студеникин не желал быть «как все». Он далеко зашел в своем презрении к тем, кто живет «как все». За это Денис был почти готов простить своему лучшему другу даже историю с Таней.

Он сам все испортил. Познакомить свою девушку с лучшим другом – дежурная процедура, так ведь? А через месяц Таня была уже не его, Дениса, девушка. А девушка Глеба Студеникина. Вот вам и девушки. Что можно подумать про девушку Таню и про всех на свете девушек после такого случая?

Слава богу, хватило ума сразу все понять и не выяснять отношения. Таня, кстати, попыталась сама: пришла, тихая, красивая, нарядная, какой-то приятный шарфик на шее, а круглые белые плечи, наоборот, голые; улыбалась, гладила по бицепсу, тянулась поцеловать в щеку, что-то лепетала с изумившей Дениса стеснительностью, но суровый парень Денис сказал только: «Не надо, я все понимаю». И больше ничего. И даже дал ей завершить прощальный поцелуй, сухими губами в щеку. Очень круто было, одной фразой начать и закончить разговор. И это прикосновение губ к твердой колючей щеке, под кожей желвак сыграл, и ушам почему-то жарко стало… Круто было. Правильно. По-взрослому. Потом Денис себя уважал. А Таню, наоборот, немного перестал уважать. Зачем нарядилась, как романтическая какая-нибудь Ассоль, если пришла сказать, что все кончено? Надела бы телогрейку, косынку, сапоги кирзовые, не так было бы обидно.

А Глеб – тот ничего ему не сказал, вообще. На то он и Глеб Студеникин: поманил девчонку пальцем – и она побежала. А тому, от кого убежала – лучшему другу, – только в глаза посмотрел, без выражения. Мол, ничего личного. Самка выбрала лучшего самца, любовь зла, сердцу не прикажешь, и все такое.

На восемьдесят восьмом остановились отдышаться и попить.

– А этот клиент… – спросил Денис, – он кто?

– Не знаю, – ответил Глеб. – И знать не хочу. Знаю, что у него денег – валом, и звать его Постник. То ли прозвище, то ли фамилия… Но у таких каждый год новая фамилия. Вообще, про клиента у нас говорить не принято. Даже среди своих пацанов. Мало ли по какой причине человек на сотый этаж забрался? И вниз не хочет. Может, он в десяти странах к смертной казни приговорен… Или просто людей ненавидит. Одно могу сказать – таких, как он, много и все они сумасшедшие. Так что – когда дойдем, ничему не удивляйся…

– А откуда у него деньги?

– Слышь, – печально сказал Глеб. – Если взялся за рюкзак – о таких вещах никого никогда не спрашивай. Понял, да?

– Да.

Глеб пил, как спортсмен: набирал в рот, смачивал горло и выплевывал. На пыльном полу вода скатывалась в мелкие шарики.

– Говорят, – неохотно продолжил он, – до искоренения Постник был очень богатый, и этаж, где он сейчас сидит – девяносто первый, – это был его этаж. Собственный. То есть ты понял, да? Он всегда там жил. Верхние уровни обесточили, а он не захотел спускаться. Сам знаешь, когда башни расселяли – много чего случилось. Народ помельче, обыватели – сразу послушно спустились, со своих тридцатых и сороковых. А вот те, кто жил от шестидесятого и выше, кто своим трудом наверх пробился, – с ними была проблема. Многие не поверили, что башни отключат. Представь – всю жизнь работать ради светлой квартиры, в двенадцать комнат, на семьдесят пятом, и вдруг тебе говорят – выходи, живи как все, на десятом, в коммуналке, с пятью соседями… У многих в голове не укладывалось. Люди сидели до последнего. Сами себе воду таскали, дровами топили, при свечах жили…

– Я тоже печку топил, – сказал Денис. – Хорошо помню. И свечи помню. Мне пять лет было, когда мы с матерью спустились.

Студеникин остановился.

– Отдохнем. Тут уже совсем хорошо. Безопасно. Сними рюкзак, присядь.

Он включил фонарь и протянул Денису мятый кусок бумаги.

– На вот. Нашел недавно. Подарок тебе.

Денис расправил плотный, обгоревший с одного края лист, увидел знакомые буквы. В свете фонаря переливались, мерцали одиннадцать элегантно начертанных знаков, приплывших из волшебного легендарного прошлого. Из времен, когда все были сыты, веселы и думали, что никто никому ничего не должен.

«Самый-Самый».

– Обложка, – сказал Студеникин. – Номер пятый, за две тысячи сто третий год. Это ведь был журнал твоего отца, да?